Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 2

– Прямо сейчас. Мы не пойдём ни на какую охоту, а сядем на пароход, поплывём на нём в Кострому, до вечера побудем там, затем вернёмся обратно, переночуем и поедем домой. Только… – Дмитрий Болеславович на секунду запнулся, затем продолжил, – только Анне Николаевне об этой поездке лучше ничего не говорить, а то она расстроится и опять будет шум, понимаешь?

– Понимаю, что я, маленький что ли? – ответил Боря. А про себя подумал: «Зря он это так, сказал бы тётке всё, может, она бы и не ругалась. Всё равно в конце концов узнает, только больше крику будет». Сказать это дяде Мите он не решился.

– Ну, так пойдём побыстрее, надо торопиться, чтобы не опоздать к пароходу.

После услышанного торопить мальчика было не нужно, он уже вприпрыжку бежал к берегу реки, у которой стояла небольшая баржа, исполнявшая роль пристани. Как раз в это время к ней подходил маленький однопалубный пароходик, который через три часа и доставил их в Кострому.

Там, поднявшись в гору по извилистой грязной улице, они подошли к старому деревянному дому с большим крыльцом под двускатной крышей. На крыльцо, выходившее прямо на улицу, вела широкая дверь, обитая железом, закрытая толстой железной полосой, запертой, с одной стороны, большим висячим замком.

Эта дверь Боре показалась удивительно знакомой. И тут он вспомнил, что точно такая же дверь была в казённой винной лавке в Темникове, мимо которой он ежедневно ходил в гимназию. Он знал, что в такой лавке торговали водкой.

– Что они, в казёнке что ли живут?

– Да, это была раньше винная лавка, и Нинина бабушка там служила. Разве это плохо?

Боря смутился. Он не знал, что ответить, а Дмитрий Болеславович продолжал:

– В этом ничего плохого и позорного нет, конечно, но ты всё-таки держи язык за зубами, зря про это не говори и не расспрашивай ни о чём.

Мальчик утвердительно кивнул головой, отвечать было поздно, дядя Митя уже открывал дверь, выходившую на небольшой дворик, в который они успели зайти.

Пройдя через крохотные сени, приехавшие очутились в маленькой, грязной, заставленной какими-то вёдрами, кадушками и табуретками кухне. Большую часть её занимала русская печь, на которой, очевидно, и спали обитатели жилища. У окна стоял простой кухонный стол, на загнетке печи – старая облезлая керосинка с закопчённым стеклом, а на ней сковородка, в которой что-то шипело и жарилось.

На стук открывшейся двери высокая, худая, немного сгорбленная женщина, стоявшая около керосинки, повернула голову. Её реденькие седые волосы были собраны на затылке в небольшой пучок. Многочисленные морщины покрывали её лицо, отчего она казалась старше своих лет.

Боря помнил, как Нинина бабушка приезжала в Николо-Берёзовец перед тем, как они все оттуда уехали. Он помнил её несправедливое отношение к Ксюше и к нему, но тогда она выглядела значительно моложе, и если бы он встретил её на улице теперь, то, конечно, не узнал бы.

Сейчас она была одета в какой-то старый заношенный халат, подвязанный грязным фартуком. Утомлённое лицо старухи выражало недовольство появлением кого-то постороннего, и казалось, что она вот-вот разразится бранью. Но стоило ей увидеть дядю Митю, как мгновенно её лицо преобразилось, глаза радостно блеснули, на губах появилась улыбка. Она даже как будто помолодела и уж, во всяком случае, сразу же стала выглядеть добрее и приветливее. «Как будто другим человеком стала!» – подумал Боря.

– Ох! – воскликнула она, – Дмитрий Болеславович, как же я рада! Надолго к нам или опять только на часок?

По всему было видно, что дядя Митя не очень уж редкий гость в этом доме, и как Боря понял, гость желанный, видимо, всегда полезный.

– А это кто? – продолжала Анна Петровна (так звали Нинину бабушку). – Неужели Борис? Как же он изменился! Вырос, окреп, ни за что бы не узнала его, ведь я его помню бледным заморышем, худым и голодным. А теперь – смотри, какой вымахал! Наверно, покойная Мария Александровна его выходила…

Во время этого монолога перед Борей невольно возникли неприятные воспоминания о пребывании костромской бабушки в Берёзовце и возобновились неприязненные чувства к ней. Она же повернулась к печке, с которой свешивалась чёрненькая стриженая головёнка, и крикнула, обращаясь к ней:

– Нинка, вставай скорее, видишь, кто приехал-то? Дядя Митя! И Борю с собой привёз! Вставай, бесстыдница, что брат-то о тебе подумает? Лежебока, скажет, у меня сестра, чуть не до полудня спит. Вставай скорее, беги умываться. Будем чай пить с лепёшками, видишь, я напекла…

Пока Анна Петровна говорила, дядя Митя снял рюкзак и, развязав его, выгружал на стол содержимое. Боря увидел, что в мешке не было никаких охотничьих припасов, а были совсем другие предметы: кулёк с сахаром, небольшой кусок колбасы, каравай ржаного хлеба (его уже начали продавать на Кинешемском базаре), бутылка постного масла и даже маленький пакетик с леденцами, или, как их называли в Кинешме, с ландрином. Кроме продуктов, в мешке оказался кусок какой-то материи и пара маленьких валенок.

– Вот, Анна Петровна, пожалуйста, возьмите, больше пока ничего дать не могу, позже ещё денег пришлю.