— Сегодня, — сказал Борис, обращаясь к сопровождавшей его избачке, — мы проведём комсомольское собрание, попросим прийти на него коммунистов села, ведь вас двое? — повернулся он к председателю. — Вы, пожалуйста, оповестите второго.
— На сколько назначим? — вновь обратился Борис к избачке.
Та, немного подумав, сказала:
— Да надо часов на восемь, раньше собрать не успеем всех.
— Ну что же, — согласился Борис, — в восемь — так в восемь. Да, вот ещё что, — обернулся он к председателю, — где бы мне жить устроиться? Я у вас недели три прогощу.
Тот удивлённо взглянул на избачку:
— Люба, — спросил он, — разве товарищ Алёшкин не у тебя остановился?
Та, немного смутившись, ответила:
— Да нет, мы ещё об этом не говорили… Ну что же, если товарищ Алёшкин захочет — пожалуйста, мы с мамой всегда рады, места у нас много, целая горница свободная. Я даже думала там и комсомольское собрание провести.
— Ну, вот и хорошо, — заключил председатель сельсовета, — значит, мы тоже туда придём.
Через полчаса Борис, сняв полушубок и немного расстегнув ворот гимнастёрки, сидел в чистенькой кухне, за выскобленным добела столом и с аппетитом уплетал горячий, жирный, сдобренный разными приправами борщ, которым его усердно угощала Любина мама. Одновременно с этим он слушал эту высокую, ещё очень моложавую женщину. Та, угощая гостя, рассказывала ему о своей трудной, но в то время обычной жизни:
— Мой муж был убит на Германской войне, когда Любе шёл всего третий год. До прихода советской власти трудно было: приходилось и батрачить, и на железной дороге рабочей работать. А с 1923 года, когда нам с дочкой выделили надел земли, да помогли с тяглом, начали оправляться, и сейчас, слава Богу, живём не хуже других. И лошадка была, и корова, и хлеба уже третий раз хватает на весь год, кое-что даже и продавать могла. А теперь вот новая беда: связались с этим колхозом! Прошлой осенью и зимой всех туда загоняли, ну и я записалась, и скотину свою отвела, а толку что? Там, в этом колхозе, в правлении сейчас собрались почти все те, на кого я раньше хребет гнула, да пару лодырей, лентяев и пьяниц взяли. И председатель такой же: что ему Иван Макарыч скажет, он туда и гнёт, а у этого Ивана-то Макарыча я сама в 16-м году целое лето работала. У него всегда человек пять батраков было, а последний год прибедняться стал и работников не держит, а то ведь он как помещик жил! Сейчас всё хозяйство между детьми, да родичами разделил и сам в колхоз кладовщиком пришёл. Говорит таково елейно: «Мне, говорит, ничего не надо, я уж так, меня советская власть прокормит», а сам всё равно всему хозяйству голова, что скажет, то и делают. Вот и в колхозе так-то… Наверно, надо и мне из колхоза уходить. Многие уже наши заявление подали, на днях разбираться будут. Ну, да сейчас, слышь, постановление есть, чтобы силком в колхозе никого и не держать. С Любкой я пока не советовалась. Хотя она ещё и несмышлёныш, всего 18 годков, а всё же комсомольский секретарь! А как вы думаете? Будет толк из нашего колхоза?
Алёшкин с большим интересом слушал жалобы этой, чем-то очень понравившейся ему женщины, и своими расспросами, и отменным аппетитом, с которым он поглощал подаваемые кушанья, поощрял её на всю большую откровенность. Со своей стороны, и хозяйка, почувствовав какую-то симпатию к Борису, вот так сразу и поведала то, что знала и думала, без утайки:
— Да, вот ещё с этим раскулачиванием, у нас недавно Васильевых кулаками сделали — поотобрали и скот, и инвентарь, а они что — крепкие, зажиточные были, не голытьба, так ведь всё своим трудом, трое сынов у них… Живут все вместе, не пьют, на работе старательные, долгов нет. Ну, хозяйство крепкое, так ведь всё своими руками добыто, а их кулаками посчитали…
— Не беспокойтесь, Еремеевна, колхоз у вас, конечно, будет, и с Васильевыми, наверно, разберутся, — воодушевлённо сказал Борис.
Так почти до самого собрания Матрёна Еремеевна, так звали Любину мать, вела с молодым красноармейцем длительный разговор о своих сельских и колхозных делах, и он почерпнул из него много важного и интересного.
— Не надо вам уходить из колхоза, не надо! Вот такие как вы, откровенные и всевидящие, в нём и нужны, — закончил Борис разговор.
Эта беседа ему очень помогла, и на комсомольском собрании, где проводилось подробное обсуждение устава сельхозартели, статьи Сталина и постановления ЦК, Борис поразил своих слушателей-комсомольцев и обоих коммунистов довольно хорошим знанием их жизни. Этим самым он как бы заставлял и их ещё больше раскрываться в своих выступлениях, рассказывать всё начистоту.