Непримиримость. Повесть об Иосифе Варейкисе

— Во-первых, никакое я не благородие. И никакой не господин. А просто гражданин. Или товарищ, как кому больше нравится. Эх, братцы, не привыкнем никак!.. А во-вторых, посудите сами. Толковали вы тут верно, насчет всяких безобразий. Ведь я, братцы, отчего взвился? Что мое душу взбаламутило? Заявление, будто враг — не перед нами. Но скажите на милость, разве германцы увели свои войска? Ушли с наших исконных земель? Но стреляют больше в нас, а? Разве они скинули своего Вильгельма, как мы — Николая?

Солдаты притихли растерянно, внимали непривычным речам. Муравьев же, тотчас приметив перелом и ощущая знакомый сладкий вкус успеха, продолжал все горячей и громче:

— А знаете ли вы, братцы, что кайзер Вильгельм Второй — мать его так и этак! — еще в пятом году помогал Николаю Кровавому удушить первую русскую революцию? Что ж, давайте покинем наши позиции? Завтра же! Откроем фронт и — кто куда, по домам, к бабам на печки? Откроем фронт, откроем дорогу немецким дивизиям, дадим Вильгельму возможность удушить и потопить в морях крови новую русскую революцию? Что? Думаете, он не посадит нам на шею ничтожного Николашку с его немецкой супругой? Здесь один из вас верно сказал, что была бы шея, а хомут найдется… И насчет царского режима было тут сказано. Так вы снова желаете его, так, что ли? Этого желаете вы? Что молчите? Язычок проглотили? Хотите пособничать Вильгельму и Николаю? Отвечайте!

— Да что вы, госпо… гражданин капитан? Да кто из вас такое говорит?

— Кто? — Муравьев вытянул руку в сторону давешнего солдата с серым, как шинель, лицом. — Вот этот! Большевик он или меньшевик, шпион немецкий или просто дурак, сами разберетесь, без меня. А я говорю, как думаю. Свобода слова — она для всех. И если вам отныне дозволено свободно высказываться от всей души и чистого сердца, то отчего же мне нельзя?

Некоторые засмеялись, отзываясь на последние слова. Шутник капитан! Но кто-то возразил, упрямо и без робости:

— И вес же согласитесь, гражданин капитан, что и в тылу у нас врагов не счесть.

— До черта их в тылу! — согласился Муравьев. — Думаете, не знаю? Знаю. Но великая русская демократическая революция покончит с этими врагами, со всеми до единого! Для того она и свершилась. Для того и существует новая, народная власть…

— А нам отсель не видно, какая она, та власть. Народная или не народная.

— Точно! Может, хрен редьки не слаще.

— А мы здесь прозябаем без толку! Вся Россия нас худо-бедно, однако кормит да одевает. Кто мы есть? Были хлеборобы, стали хлебоясть…

— Хлебоясть, говоришь? — Муравьев снова не выдержал, вмешался. — А кто же будет Россию от врагов оборонять — и от германцев, и от доморощенных, тыловых? Только армия, больше некому! А вы… вы что же предлагаете? Распустить армию?

— Так ведь… как нам-то быть прикажете?

— Не прикажу, а разъясню, — маневрировал Муравьев. — Будем зорко следить за правительством, с винтовкой в руке. Где надо — поддержим. А в случае чего… скажем свое весомое армейское слово! Но и о германце не забывать. Ибо, повторяю, впустим германца — никакими своими внутренними делами заняться не сможем.

И тут — надо же, бесстрашный и настырный какой! — снова выскочил все тот же изможденный солдат с серый лицом. И опять за свое:

— Хватит стращать нас немцем, будя! Немец, он такой же крестьянин и такой же рабочий. Только лопочет по-своему да обмундирован иначе. И дел у него дома не меньше нашего. И кайзера своего он, глядя на нас, тоже скинет, дайте срок. И не полезет к нам тогда немец, своими заботами займется. А нам с вами тоже Босфоры и Дарданеллы ни к чему, Россия и без них велика…

— Велика Федора, да дура!

— Не обзывай Россию, прикладом схлопочешь!

Муравьев теперь помалкивал, не вмешивался больше, слушал перебранку, выжидал, Выждать подходящий момент и затем решительно действовать — вот его тактика, в бою, в полемике, в политике. Выждать и действовать! В такой тактике — гарантия успеха.

Солдаты продолжали митинговать и спорить меж собой.

— А я так понимаю, что надобно держать фронт, но в наступление не ходить. И требовать от Керенского, чтобы добивался замирения. А нет, так пускай сам в окопы идет.

— Керенского не трожь! Он жизнь готов за народ отдать! Он сам говорил, что на фронт пойдет…