Неуловимый монитор

— Ни за что! — вдруг выкрикнул Гуцайт. — Может быть, я не имею права высказывать свое мнение раньше других, я ведь тут самый младший, но я считаю, что наш «Железняков» сделал нас моряками. Мы выросли на нем, возмужали, на нем мы научились воевать… И неужели мы теперь бросим его в беде, покинем, взорвем? Ведь это все равно, что предать друга! Мне думается, лучше погибнуть вместе со своим кораблем, но не потерять черноморской чести!

— Что другие скажут?

Павлин выступил вперед.

— Мои машины дадут нужное число оборотов, — нервно заговорил он. — Я отлично понимаю: этого еще мало для того, чтобы проскочить мимо батарей. Но если даже мне скажут, что нам совершенно немыслимо проскочить Пересыпь, я за то, чтобы прорываться… Я молчал потому, что хотел все обдумать. Теперь я обдумал.

— Позвольте мне, — поднялся Кузнецов.

— Говори.

— У нас есть еще снаряды, — твердо сказал артиллерист. — Пусть мы истратим их все до единого. Но каждый из них понесет гибель фашистам. И если нам… если «Железнякову» суждено погибнуть, пусть он погибнет в бою, а не взорванный нашими руками. Мы сумеем дорого продать наши жизни и жизнь нашего корабля.

— А вы, Коган, что скажете? — спросил Алексей Емельянович.

— Что я могу сказать? — ответил штурман. — Я хочу драться до конца.

— Добре, — облегченно вздохнул командир. — Я и не ждал от вас иного ответа. Ох, друзья, и полегчало у меня на сердце! Ну, все по местам, а мы пройдем в кубрик. Пойдем, Алексей Дмитриевич…

Они пролезли в узкий лаз и очутились в кубрике. Матросы поднялись с коек.

— Зашли потолковать с вами, — сказал командир корабля. — Повоевали мы с вами немало, побывали во всяких переделках, да вот попались в ловушку.

— Не впервой, товарищ командир, — с неизменной шутливостью отозвался Овидько. — Бывали мы в ловушках, да всякий раз выбирались.

— На сей раз, хлопцы, выбраться нам будет трудно, — покачал головой Харченко. — Правды от вас я скрывать не стану. Такого огня, какой нас встретит на Пересыпи, мы еще с вами не видывали. Немцы поклялись любой ценой нас уничтожить. Нырнуть под землю наш «Железняков» не может, летать по воздуху тоже, и пройти по суше он не в состоянии…

— А что вы думаете, товарищ командир, — горячо сказал Перетятько, и глаза его заблестели. — Если понадобится, так «Железняков» и по суше пройдет…

— Разве что так! — усмехнулся Харченко. — Но, к сожалению, это невозможно. Так вот, хлопцы, есть предложение.

— Какое, товарищ командир?

— Какое? Взорвать корабль, сойти с него, пробиваться через линию фронта к Красной Армии, на Кавказ…

В кубрике настала гнетущая тишина.

— И есть второе предложение, — продолжал командир. — Идти с кораблем до конца. Если немецкие пушки остановят нас и преградят нам дорогу — биться до конца, до последнего снаряда, до последней пули, до последней капли крови…

— А я так думаю, прорвемся! — вдруг воскликнул Овидько.

— Прорвемся, — загудели матросы.

— «Железняков»-то — да не прорвется?

— Да он где хошь пройдет!

— Он живым сквозь сто смертей пролезет!

— Мы еще на Дунай на нем воротимся!

— Вот это добре, матросы! Добре! — совсем повеселев, сказал Алексей Емельянович, с нежностью оглядывая матросов. — И от вас я не ждал другого ответа. Я тоже думаю — прорвемся. Так что же, значит, в путь?!

— В путь!