Няня [litres]

Например, Ханна спрашивает: «Что желаем на завтрак – яйца или мюсли?» Руби отвечает: «Кашу». Внучка обходится без «спасибо» и «пожалуйста», говорит угрюмо. Все время, пока Ханна в доме, Руби не выходит из этого образа. Насколько я слышу их разговоры – а с лестницы слышно очень хорошо, в Лейк-Холле весьма необычная акустика, – в голосе внучки напрочь отсутствуют веселые нотки.

По утрам каждый раз стою у окна комнаты Джослин, когда они направляются в школу. Руби мрачно волочит ранец по гравию подъездной дорожки, пока Ханна не потребует закинуть его на спину. Как только няня садится в машину, моя внучка бросает ранец и опрометью несется к каменному забору вокруг сада. Забирается наверх, словно горная козочка, и, раскинув руки, идет по гребню. Ханна выбирается из машины; ее лицо – мрачнее тучи. Отчитывает малышку. Та бросает на нее презрительный взгляд и доходит до места, где стена, прогибаясь вниз, дает возможность спрыгнуть. Там Руби ставит ногу на удобный выступ и соскакивает вниз. Благополучно приземляется, отряхивает руки, затем поднимает ранец и с торжествующим видом залезает на заднее сиденье машины.

Девочка моя… Не дай им себя сломать.

Вряд ли Руби нравится эта женщина. А вдруг она, в отличие от своей матери, чувствует беду? У некоторых детей очень развита интуиция.

Проходит час после их отъезда, и я слышу шум колес приближающегося к дому автомобиля. Открывается и захлопывается дверца. Я спешу к окну: кто приехал? Во дворе стоит маленькая машинка Ханны. Ее не должно быть в доме, пока нет Руби! Такой договоренности у них с Джослин не было. Спускаюсь вниз, хотя мне все еще не очень-то легко передвигаться: то и дело кружится голова.

Застаю Ханну в кабинете Александера и с удовольствием думаю, что мое внезапное появление ее напугало.

– О, леди Холт! – ахает она. – Разве вам не следует соблюдать постельный режим? По-моему, у вас озноб.

У меня первый раз есть возможность рассмотреть ее поближе. Ее глаза, ее форма лица. Точно ли это Ханна? Трудно судить. Прошло тридцать лет, и все мы изменились до неузнаваемости.

– Что вы здесь делаете? Что у вас в руке, покажите!

– Что показать? А, это валялось на полу.

Она разжимает ладонь, в которой лежит серебряный нож для вскрытия конвертов. Кстати, мой подарок Александеру.

– Это вещь моего мужа. Положите ее на место.

– Эта вещь принадлежала Александеру десять лет назад, – огрызается Ханна. – Прекрасно ее помню. Кто-то бросил ножик на пол и забыл убрать. Наверняка Руби, вам не кажется? Вижу, ваша внучка – беспечный ребенок. Представляете, если бы на этой штуке кто-нибудь оступился?

Она с преувеличенной осторожностью кладет инструмент на стол.

– Вам запрещено заходить в эту комнату без особого разрешения! Вас вообще не должно быть в доме, пока Руби в школе.

– А вам не следует разговаривать со мной в подобном тоне.

– Прошу прощения?

– Вы меня прекрасно слышали.

Она специально толкает меня, выходя из комнаты, и я, пытаясь удержать равновесие, хватаюсь рукой за притолоку. Стараюсь сохранять спокойствие, хотя пульс от возмущения зашкаливает. Придерживаясь за мебель, осторожно возвращаюсь к креслу Александера и падаю в него без сил.

Итак, игра началась. События развиваются быстрее, чем я предполагала, и преимущества перед противником у меня нет. Она в моем доме; дает понять, что представляет для меня опасность, а я все еще не могу определиться, точно ли это наша бывшая няня…

Задумываюсь о результатах своих вчерашних поисков в интернете. Оказывается, человек, брошенный в воду в бессознательном состоянии, может прийти в себя от холода, хотя шансы на выживание исчезающе малы. И все же ты можешь стать одним счастливчиком из сотни. Собственно, в рулетку и в карты примерно подобные шансы и ловят.

Вроде бы я проверила ее пульс, когда она лежала на лестнице… Неужели в горячке ошиблась? Неужели няня была жива, когда я сбросила ее тело в воду?

В ту ночь, когда погибла Ханна (или мне казалось, что она погибла?), я вернулась в мезонин сразу после того, как наши гости разошлись по домам, а кое-кто – по нашим комнатам. Тщательно собрала ее личные вещи, пока в спальне не осталось и намека на то, что здесь кто-то жил. Заправила ее постель, отогнув, как в больнице, уголок одеяла – в стиле покойной няни. Александер выпал в осадок – дрожал и плакал, дочь спала рядом в наркотическом забытье, а Милла и Джайлс в пьяном самозабвении занимались любовью в отведенной им гостевой спальне на первом этаже. До сна мне еще далеко.

Через некоторое время, когда все успокоилось, мы с мужем перетащили труп из угольного бункера в лодочный ангар, причем Александер едва не уронил тело в воду.

– Осторожнее! – прошипела я.

– Мне показалось, что она шевельнулась.

– Кто шевельнулся? Как она могла шевельнуться?

Возможно, муж был прав. Возможно…