О маленькой фее и молодом чабане.

Остатки силы юной
Проснулись в казаке…
«Могу!..» пронёсся шёпот
По дремлющей реке.

Он берегов уснувших
Во мгле не разбудил…
Как тучка в небе ясном,
Он, тихо тая, плыл

И замер где-то грустно…
Мир божий сладко спал,
И больше ничего уж
В ту ночь он не слыхал.

Как раньше, катит волны
Красавица-река…
Но средь живых уж нету
Бедняги казака!

Теперь русалки око
Не соблазнит его…
Зарыт бедняк глубоко
И… больше ничего!

Вот как кончилась песнь чабана! Майя не ожидала такого конца, и ей стало грустно. Это было так красиво и кончилось так страшно! И зачем это «больше ничего»? Было так много красивого!.. Она смотрела на певца — теперь он был близко от неё — и видела, что и ему грустно. Он низко наклонил голову и тихо покачивал ею, глядя в землю. Ей захотелось поговорить с ним и, не думая о том, что из этого выйдет, она крикнула:

- Здравствуй! А скажи мне, почему у твоих весёлых песен такие грустные концы?

Чабан встал с земли, подошёл к самой опушке леса и, найдя её в ветвях своими карими глазами, улыбнулся, кивнул ей головой и отвечал:

— Почему? Да потому, что все песни имеют концы! А до сей поры, я слышал, ничто не кончено так, как начато. Это ты распеваешь в лесу? Вот ты какая! Я так и думал, что ты маленькая, гибкая и тонкая; у тебя и голос такой же, как сама ты.

Они замолчали и стали рассматривать друг друга. Он опёрся о палку локтем одной руки и, положив на её ладонь голову, смотрел вверх на ветви, из которых, улыбаясь, смотрело на него её маленькое белое личико с ясными карими глазами. И хорошо же оно было в рамке майской зелени!

- Ты славно поёшь! — сказала Майя, вдоволь насмотревшись в его чёрные, как омут, глаза и на смуглые, золотым пухом покрытые щёки.

- Пою, как умею, не лучше и не хуже этого, девушка! Сойди вниз, я посмотрю на тебя поближе. Ты ведь красавица, знаешь ли?

Ну, это-то она знала как нельзя более твёрдо. Когда по ночам засыпали ручьи, что текли по лесу, она частенько-таки любовалась в них своей рожицей и всем остальным. Все красавицы знают, что они такое, и почти всегда раньше времени знают это; можно думать, что коли бы этого не было, так и ещё кое-чего не было бы!

Майя хотела сойти, но вспомнила о том, что говорили ей крот и мать.

- А ты злой? - спросила она.

- Я-то? Не знаю… Я - чабан…

- Это я знаю! - торопливо сказала Майя. - Значит, ты добрый?

- Не знаю! - весело тряхнул кудрями чабан.

- Ну, так я не приду к тебе, потому что ты, наверно, злой! Есть только злые и добрые, а больше никаких нет, и ты меня обманываешь.

- Э, да ты глупенькая какая! - крикнул чабан. - Как хочешь, не придёшь - не приходи, а придёшь - я тебя поцелую!

- Не хочу я, чтоб ты меня поцеловал!

- Ну, это ты врёшь! Каждая девушка хочет, чтоб её целовали; разве я не знаю, ты думаешь?

- А я не хочу!

- Теперь - может быть; а через час или завтра и ты тоже захочешь. Всю жизнь по деревьям лазить не станешь ведь? Ну, вот то-то же!

Майя задумалась. «Может быть, лучше - поцеловать его сейчас, если это так неизбежно? Это, должно быть, очень хорошо поцеловать его вон в эту ямочку на щеке, что сделалась от улыбки, и в ту - на другой щеке.»

- Ну хорошо, я сойду! - засмеялась она и спрыгнула с веток прямо ему на руки.

- Какая ты лёгонькая! - глядя ей в очи, сказал он и поцеловал её в губы.

Ох, как это хорошо!.. Сладкий, как сок ландыша, и горячий, как летний солнечный луч, поцелуй чудной новой кровью потёк по жилам к сердцу, и оно затрепетало до боли сильно и сладко.

Она и сама поцеловала его, а он ей ответил, и ещё, и ещё, и бесконечно много целовались они.

Уже наступал вечер. Заходило солнце; лес темнел, и из дали по степи поползли тени, посланники ночи. Тогда Майя вспомнила, что нужно идти домой. Ей не хотелось этого - с чабаном было так хорошо!..

- Ты уж уходишь? - спросил её чабан. - Скоро! Но ты приходи завтра; я тебе что-то скажу, как придёшь.

— Я приду; мне с тобой так хорошо; но ты скажи то, что хочешь, сейчас, чтоб мне не думать об этом ночью, — сказала Майя.

— А ты разве не станешь думать, когда узнаешь, что это?

- Что же думать о том, что знаешь?

— Нет уж, иди. До завтра!

- До завтра!

Они поцеловались, и Майя пошла в свой лес, а чабан пел ей вслед одну из своих песен, только на этот раз тихую и нежную, как летний вечер, а не одну из старых — сильных и смелых, как ветер степной.

Майя пришла домой и рассказала всё, что случилось с ней в этот день. Эге, за всю свою жизнь до этой поры она не видала своей матери и сестёр такими испуганными и огорчёнными, как они были испуганы и огорчены, когда выслушали её. Мать то сердилась, то плакала, и всё говорила: «Что ты сделала, глупая! Что?!.» Сёстры молчали, и лес молчал, молчал задумчиво и неодобрительно. Майя чувствовала это, и ей было страшно чего-то.