О всех созданиях – больших и малых

Каждый новый снегопад наносил очередной удар по ветеринарам. Мы умудрялись добираться до места по вызовам, хотя и не всегда, но ценой многих трудов и пота. Иногда нам улыбалось счастье: мы пристраивались в хвост снегоочистителя, но куда чаще мы проезжали на машине, сколько удавалось, а дальше брели пешком.

Мистер Клейтон из Пайк-хауса позвонил наутро после снегопада, продолжавшегося всю ночь.

— У теленка из носу льет, — сказал он. — Так приедете?

Чтобы добраться до его фермы, требовалось перевалить через Пайк-Эдж, а потом спуститься в долину. Летом ехать туда было одно удовольствие, но теперь я засомневался.

— А как с дорогой? — спросил я.

— С дорогой? С дорогой? — отозвался мистер Клейтон с типичной небрежностью. Фермеры в наиболее трудно-достижимых местах всегда отмахивались от таких вопросов. — Дорога-то — ничего дорога. Поезжайте осторожненько, так и доберетесь без всяких хлопот.

Зигфрид этой уверенности не разделял.

— Через гребень вам наверняка придется идти пешком. И неизвестно, расчищено ли шоссе внизу. Так что решайте сами.

— Во всяком случае, попытаюсь. Утром у меня ничего нет, так разомнусь немного.

Во дворе я увидел, что старик Бордман, как всегда незаметно, потрудился на славу. Откопал ворота гаража и проложил машинам путь на улицу. Я уложил все, что, по моему мнению, могло мне потребоваться, в небольшой рюкзак — откашливающую микстуру, банку с электуарием, шприц и несколько ампул с противовоспалительной сывороткой. Затем я бросил на заднее сиденье самый важный предмет моей зимней экипировки — широкий совок, и тронулся в путь.

Магистральные шоссе уже были расчищены снегоочистителями, которые громыхали мимо Скелдейл-хауса еще до рассвета, снег намерз на поверхности, и я ехал медленно, трясясь на неровностях. До фермы мистера Клейтона было больше десяти миль, а день был из тех, когда на ветровом стекле нарастает густой иней, за какие-то минуты делая его абсолютно матовым. Но в это утро я торжествовал над ним победу, ибо только что обзавелся замечательным новым изобретением: двумя бакелитовыми планками с проволочками. Они крепились к ветровому стеклу резиновыми присосками, работали от аккумуляторов и оттаивали небольшие окошечки.

Больше мне не требовалось устало вылезать из машины каждые полмили, чтобы выскребать замерзшее стекло. Я с наслаждением смотрел вперед через два безупречно чистых полукружья шириной около восьми дюймов и любовался пейзажами, развертывающимися передо мной словно на киноэкране. Серые каменные деревенские дома, безмолвные, скрытые под пушистыми белыми накидками; гнущиеся под бременем снега ветви придорожных деревьев.

Я так упивался всем этим, что не сразу заметил, как заныли пальцы на ногах. В дни до появления в автомобилях отопителей замерзающие ноги были правилом, особенно потому, что сквозь дырки в полу можно было видеть, как внизу мелькает асфальт. К концу долгих поездок ноги причиняли мне нестерпимые мучения. То же произошло и теперь, когда я вылез из машины у подножия Пайк-Эджа. Отчаянно ныли и пальцы на руках. Чтобы согреться, я притопывал ногами и похлопывал руками бока.

Снегоочистители даже не попытались расчистить боковую дорогу, уводившую вверх, а затем спускавшуюся в долину за гребнем. Заполнявшая ее от стенки до стенки начинка кремового оттенка недвусмысленно объявляла: «Пути наверх тебе здесь нет!» Эта равнодушная категоричность была мне так знакома! Но даже расстроившись, я с обычным восхищением созерцал творения ветра, созданные за ночь, — безупречно ровные волнистые складки, переходящие в тончайшие сужения, глубокие ложбины с краями, как будто обрезанными бритвой, уходящие в небо обрывы с почти прозрачными, словно кружевными карнизами.

Вскинув на спину рюкзак, я почувствовал радостное возбуждение. Кожаная куртка застегнута до самого горла, ноги внутри резиновых сапог облачены в две пары теплых носков — я был готов для любых испытаний. Конечно, мне чудилось, что в образе преданного своей профессии молодого ветеринара, преодолевающего с магическими панацеями на спине все препятствия, чтобы спасти беспомощное животное, есть нечто доблестное, эдакая благородная лихая смелость.

Я постоял, глядя на холм, с холодной четкостью вздымавшийся к сумрачному небу. Замерзшую речку, луга, неподвижные деревья окутывала выжидательная тишина. И я зашагал по боковой дороге.

Шел я довольно быстро. Сначала по мосту через белую, безмолвную речку, а потом вверх, верх, вверх, выбирая путь между сугробами на почти невидимой дороге, извивающейся под обрывами. Несмотря на холод, спина у меня, когда я добрался до гребня, была мокрая от пота.

Я огляделся. Мне несколько раз доводилось побывать тут в июне и в июле: ласковый солнечный свет, запах нагретой травы, а из долины внизу веяло ароматом цветов и сосновой смолы. Однако теперь было трудно связать улыбающийся пейзаж прошедшего лета с этой унылой снежной пустыней.