Обещание

(...) Я сейчас читаю одну книгу, там есть такое место: «Иса – одна из трех великих Рун Промедления. Глубокая ровная царапина на темной поверхности абрикосовой косточки. «Лед очень холоден, он прозрачен, как стекло, он сияет на солнце, которое должно долго светить прежде, чем лед растает» – эти слова когда-то произнесли мои собственные мертвые губы, и с тех пор простая вертикальная черточка – руна по имени Иса – стала символом инерции, прекращения активности, вынужденного ожидания благоприятной ситуации... Я чувствовал, как эта проклятая ледяная руна бездействия забирает мою силу – капля по капле. И все же каждое утро я начинал с гадания – в эти дни я на собственном опыте понял, что такое надежда. Я нуждался в надежде – как ни унизительно это звучит...»

Потом – после этого текста в книге идет рисунок. Самой руны.

Изображается она примерно так: |

Я закрываю книгу и – повинуясь неясно чему, сразу же встаю, иду к плетеному сундуку и беру кисет с рунами (давнишний подарок). Стоит сказать, что у меня есть смутное убеждение, что там не хватает нескольких дощечек, но проверять я совсем не хочу.

Я запускаю руку (предварительно вынув буклетик с описанием: я же говорю, что это давнишний подарок, чепуха в сущности), почему-то усмехаюсь при этом и не глядя выкладываю руну на покрывало.

Это, естественно, – |

Нет слов.

УРУЗ (ДИКИЙ БЫК И МАЛЬЧИК-УБИЙЦА)

Что мне с того, что все это – неправда:
мне только требовалось – закричать во сне,
а жизнь уже сама пришла и встала
оглохшей лестницей – в курячей слепоте.

Ведь для того и дан – оглохшим и ослепшим,
живой и резкий голос – для того,
чтоб мокрым горлом, голосом осевшим —
нас выкликали – всех до одного.

– Я тебе уже рассказывал, как в детстве меня чуть не убили? Была зима, я был в четвертом классе, шел по Стромынке, по той стороне, где знаменитый дом Русакова (памятник конструктивизма, построенный по проекту архитектора Константина Мельникова), чтобы как раз напротив него перейти на другую сторону Стромынки – на троллейбусной остановке.

На остановке было много народа и наледь. Приближался троллейбус.

И тут я заметил, что какой-то мальчишка (из неведомой мне школы, на два примерно класса старше меня), старательно не глядя в мою сторону и вообще сохраняя безразличный вид, ставит ботинок рядом с моим. Так – что мне приходится отстраниться.

Я делаю шаг ближе к обочине, а парнишка (опять не глядя в мою сторону, но весь подсобравшийся) опять ставит ногу таким образом, чтобы я попятился.

На остановке этого никто не замечает, троллейбус уже совсем близко – и он делает последнее почти незаметное для окружающих, но тщательно продуманное и существенное движение ботинком в мою сторону – и я начинаю скользить.

И тогда он первый раз поднял на меня глаза.

Он смотрел не мигая. С остановившимся внимательным лицом. Видимо, чтобы детально запомнить лицо младшего школьника, который сейчас упадет под колеса.

Надо сказать, что я так удивился, что даже не испугался.

Под троллейбус я не упал, только потому что прирожденный канатоходец и слишком внимателен к странностям. Особенно тем, которые творятся рядом с моей ногой. И пока всегда выходил победителем.

– Представляешь, – говорил я тебе, вспоминая весь этот эпизод. – В принципе это же мальчик-убийца. Он, скорее всего, это делал уже несколько раз. И скорее всего, успешно. На разных остановках – чтоб не привлекать внимания.

Но мне интересно другое... Вот он возвращается домой, ставит портфель, ему разогревают суп, потом дают котлету с картошкой (или макаронами), потом – компот. Мама что-то спрашивает: «Как твои дела в школе, сынок?»

А он сидит, что-то отвечает и думает: «Это третий. Сегодня я убил третьего. Первый, второй, третий... А никто ведь НЕ ЗНАЕТ».