«Обезглавить». Адольф Гитлер

— В данный момент меня интересует, кто убил майора Крюге? В голове владыки мгновенно взметнулась тревожная мысль: «Неужели Нагелю известно, что я знаю убийцу Крюге?» Волнение перехватило дыхание и чтобы подавить неожиданно возникший приступ растерянности, он замедленным движением руки расправил, пышную бороду, испытывающе посмотрел в глаза Нагеля. Не обнаружив в них подозрения, облегченно вздохнул:

— Простите, господин начальник, но я не вижу никаких возможностей помочь вам в этом деле.

— Почему? — не отступал Нагель.

Минутное замешательство владыки он принял за волнение перед тем, как дать согласие на сотрудничество. По своему богатому опыту он знал, что мало кто из тех, кого ему приходилось вербовать, отвечал немедленным согласием. Для серьезных людей, знающих себе цену, вербовка была нелегким шагом к жизни, над которым следовало хорошо подумать. И они обычно тянули время, думали. Но был в этом исключении и владыка. И то, что он повел себя осторожно, в определенной мере обрадовало Нагеля.

— А я не вижу препятствий к нашему плодотворному сотрудничеству, — осторожно, но настойчиво подталкивал он отца Виталия к намеченной цели.

— Извините великодушно, — сопротивлялся тот нажиму, — но я не могу пойти по Брюсселю и расспрашивать людей о том, кто убил вашего офицера. Понимаете ли, мне мой сан священника не позволяет этого делать. Да и кто же мне скажет, кто откроет такую тайну? Простите, но я полагаю, что для этого нужны совершенно иные люди, а не священник.

— Ходить никуда и не надо, — ответил Нагель, — К вам люди сами приходят.

— Извините, не понял вашей мысли, — насторожился отец Виталий.

— К вам люди сами ходят, — пояснил Нагель медленным, назидательным голосом, будто вталкивал в его сознание каждое слово, — Ходят на исповедь. И этого вполне достаточно.

Отцу Виталию показалось, что он ослышался и поэтому некоторое время оторопело смотрел на Нагеля прямым непонимающим взглядом, затем заговорил медленно, неторопливо, но надежно подбирая в возмущенной памяти нужные слова.

— Я так понял вас, господин начальник, что вы предлагаете мне, русскому священнику, владыке православной церкви в Бельгии, нарушить тайну христианской исповеди перед Господом Богом?

Видя, как побагровело лицо владыки, как в глазах полыхнул недобрый огонь, Нагель поспешил ответить успокоительно:

— Зачем же так прямолинейно?

— А тогда что это, осмелюсь спросить вас? — подался вперед к нему отец Виталий, — Что?

— Ну, скажем, информация по вопросам, интересующим службу безопасности великой Германии, — разъяснил неопределенно Нагель.

— Хм, хм, — произнес недовольно отец Виталий, резко выпрямился в кресле и стал недоступным, сурово замкнутым, — Нет, господин начальник, — глухо прозвучал его протестующий голос. — У русских православных людей это называется не информацией, а предательством верующих.

— Ну, зачем такие крайности? — досадливо поморщился Нагель, стараясь смягчить впечатление, которое произвел на владыку предложением использовать исповедь в интересах гестапо. — В каждом деле есть золотая середина. Мы с вами достаточно взрослые и ответственные люди, чтобы вести беседу, не прибегая к крайностям. Давайте придерживаться середины.

Он вновь достал портсигар, извлек из него сигарету и закурил. В образовавшейся паузе поигрывал серебряной зажигалкой, курил, окутывая себя и владыку облаком ароматного дыма. Молчание продолжалось и, испытав неловкость от этого, Нагель сказал:

— Я понимаю крайность вашего суждения, владыко, понимаю и высоко ценю вашу преданность постулатам церкви, но иногда бывают такие исключительные обстоятельства, которые вынуждают хотя бы временно отойти от этих постулатов религии и даже от законов государства. — Положил сигарету на край пепельницы, посмотрел на напряженно сидевшего в кресле отца Виталия и чтобы, расположить его к себе, вызвать на откровенность, заговорил доверительно, будто раскрывая перед ним тайну гестапо. — Скажу правду, многие католические и протестантские священники понимают это правильно.

Отец Виталий посмотрел на Нагеля сумрачным взглядом, ответил холодно:

— Срединный разговор у нас с вами, господин офицер, не получится. Тайну исповеди верующих перед Богом я не нарушу и гестапо ее не продам. Она священна! Что касается католических и протестантских священников, — в голосе его послышалась боль и горечь, — то это их личное дело. Придет время, и верующие их проклянут. Я же Иудой не стану, — закончил он твердо.

Образовавшаяся тишина в кабинете медленно начала накаляться, наполняться чем-то опасным, взрывным. Это чувствовали оба — отец Виталий и Нагель.

— Советую подумать, — первым молвил Нагель с оттенком нескрываемой угрозы. Поняв, что вербовка на добрых началах не удалась, он терял терпение.

— Думать нечего, — отрезал отец Виталий, — Если я нарушу тайну исповеди, то меня покарает Господь!