Облачный полк

По тропинке ковыляли немцы. Двое. Вообще-то, на немцев они не походили совершенно – настоящие лесные чудища, в какой-то самодельной обуви, подвязанной проволокой, в шинелях, как будто распухших изнутри, неповоротливые и смешные. Серые. Вывернутые пилотки, обмотанные неопределимым тряпьем. Правда, с карабинами, правильно, никто таким автоматы не выдаст, перхоть тыловая… Я не заметил, как вытащил пистолет и прицелился в крайнего справа. Саныч перехватил стол, помотал головой, скрипнул зубами.

– Не сейчас, говорю… – прошипел он.

Я убрал оружие. Не сейчас, да, опять не сейчас. Уже почти два года, а еще ни одного.

Саныч свистнул. Весело, игриво как-то, но негромко при этом, чтобы далеко не слышно. Немцы остановились. Карабины не сняли, принялись напряженно всматриваться в заросли.

Саныч свистнул еще.

Немец свистнул в ответ. И рукой помахал. У меня чуть глаза не высыпались. Они нам руками машут. Моя сестра стояла на балконе, рукой махала, и когда огонь начал жечь ей волосы, она прыгнула, а я не сумел ее поймать…

Я отвернулся. Сон. Кошмар, и нет пробуждения. Иногда я думаю, что его, пробуждения вообще нет. И все это будет продолжаться и продолжаться, лес, дороги, заметенные снегом и затянутые грязью, дома, пахнущие кислыми валенками, сырые дрова, хлеб с кирпичом, голодные и злые мыши, отъедающие у спящих отмороженные уши, моторы, гудящие в небе, звезды, сияющие особенно ярко уже который год.

Это же фашисты. Они же… они… Нет, я понимал, что стратегия, и лучше сейчас перетерпеть, лучше потом ударить сильно и сразу, и убить много, так чтобы снег покраснел, посерел, а когда по весне таять начал, из под него руки полезли с почерневшими ногтями, потому что мы своих всегда хороним, а они как придется…

– За тем следи, что на тропке остался!

Я стал следить. Простая задача. Оставшийся немец притоптывал, прищелкивал пятками, озирался, но трусил не очень, то ли силу чуял, то ли просто дурак, а может привык к обменным делам.

Второй же уже пробирался через снег, высоко разбрасывая по сторонам полы шинели, показывая разноцветный халат, надетый под для утепления, и пузатые штаны, перехваченные красными бечевками.

– Картошка-мартошка! Картошка-мартошка!

Приговаривал, улыбался коричневыми зубами.

Саныч стоял набычившись, но спокойно, руки держал на виду. Немец тоже, и вертел еще этими руками, а глаза пуганые, жить хочет, сволочь. Старый. Старые в три раза опасней, так Саныч всегда говорил, улыбаются-улыбаются, а потом тебе в спину из «Вальтера».

Сошлись возле сосны, немец скинул ранец, внутри оружейно громыхнуло. Гранаты.

– Хорошо, – сказал немец, поглядел на меня с подозрением.

– Гранаты? – спросил Саныч.

– Хорошо.

Немец открыл ранец.

Наши, лимонки. Свои даже и не предлагают, не нужны они никому, кроме самих фашистов. Взрываются медленно. Дернешь за веревку, и держи, считай, а если раньше кинешь, тебе ее обратно подбросят. А если те раньше времени подбросят, то можно успеть и в третий раз перекинуть, опасно все это. Наши надежнее.

Немец запустил в ранец сразу две руки и достал гранаты, как картошку, семь штук, зажав их между толстыми и длинными пальцами, я не люблю людей с такими руками, из них не получаются фотографы, зато пулеметчики хорошие.

– Белая? Папиросы? Сало? – кивнул немец на вещмешок, облизнулся.

Саныч предъявил бутылку самогона, воткнул в снег. Я предполагал, что немец станет торговаться, но он не стал, ссыпал гранаты в руки Санычу, затем достал из ранца взрыватели.

– Хорошо.

Саныч кивнул, передал мне гранаты, я спрятал их в рюкзак. Немец приблизился, протянул запалы. Мне не хотелось к нему прикасаться, никак, и я сдернул ушанку, протянул, и тут же понял, как это выглядит – я стою с протянутой шапкой перед фашистом, но было уже поздно – фашист уже ссыпал в нее взрыватели.

Затем немец выудил бутылку из снега, отгрыз пробку, глотнул, закрыл глаза, глотнул еще, ахнул, занюхал рукавом.

– Еще белая? – немец стрельнул завеселевшим глазом на наши котомки.

Саныч хмыкнул.

Немец хохотнул. Расстегнул шинель, расстелил ее на снегу. Под шинелью у него на самом деле оказался махровый халат, в оранжевую и зеленую полоску.

– Муттер, – немец ткнул себя в бок. – Муттер аус райх.

– Мама из рейха прислала, – перевел Саныч.

Немец опрокинул ранец.

Еще гранаты, штук десять. Патроны для МП, несколько пачек. Пистолеты. «Вальтер», «браунинг», патроны к ним. Саныч принялся изучать предложенное. Отложил гранаты, взамен выставил бутыль. Немец опять не стал торговаться, и от пробы не удержался.

– На навозе настаиваем, – сообщил Саныч.

– Навоз – хорошо! – опять хохотнул немец.

Саныч достал тушенку.

Немец облизнулся.

– Америка! – Саныч постучал пальцем по банке. – Цвайте фронт!

Немец кивнул, серьезно. Саныч принялся перебирать патроны. Патроны его не очень интересовали, как и пистолеты, впрочем, Саныч с презреньем повертел на пальце «Вальтер», уронил его на шинель, выпрямился.

– Дерьмо, – сказал Саныч. – Не годится.

Фашист застонал, хлопнул в ладоши.

– Часы нужны, – Саныч ткнул пальцем в левое запястье. – Часы! Часы – пять банок!