Облава

Не всякая пуля бьет в цель, и не всякая сотая, да и та, что попадет, не обязательно свалит, не могу я умереть, по крайней мере, сегодня! Слишком рано, я только вошел в эту новую игру, а новичкам всегда везет.

— Эй вы, обезьяны, псы бесхвостые, вы у меня полаете из-под забора, погодите малость, я вам покажу, будете меня вспоминать!..

VI

Подошли к подъему на Кобиль, осталось подняться на него и по плоскогорью Свадебного кладбища пройти к

Рачве. На склоне стояли буки, торчали высокие пни, за которыми удобно укрываться, но и огонь четников усилился.

Пулемет на Седлараце не давал двинуться с места. Чтобы обнаружить пулемет и заставить его замолчать, Слобо стал перебегать от дерева к дереву. Он разгорячился, из носа потекла кровь – щекочет, мешает. Он утирает ее рукавом, а она каплет, горячая, на колени. Боснич кинулся к нему.

— Куда тебя ранило, Слобо?

— Не ранило, вот видишь, какая глупость. – сказал он, глотая сгусток крови.

— Сунь за ворот снега, сразу остынешь.

— Суну побольше, его-то уж вдоволь.

Рой пуль засвистел над их головами и ободрал кору с соседнего бука. Слобо нажал на гашетку, очередь получилась короче, чем он ожидал, и тут же в пулемете что-то зловеще затрещало. Он снова нажал, сильнее, но старый ручной пулемет – «шлюха» – оставался нем. «Опять заело,

– подумал он, – вечно заедает в самый неподходящий момент!..»

Разыскивая неполадку и злясь на то, что она так ловко запряталась, он ругался, плевался и глотал кровь. Наконец стало ясно: никакой неполадки не было, все гораздо хуже

– вышли патроны. Не было их ни в карманах, ни в сумке, нигде. В первое мгновение Слобо показалось, что он летит в пропасть, которую ему давно уже припасли и запорошили снегом темные силы. Нет, это не пропасть, а коварный заговор, который устроили неодушевленные предметы против него, против весны и великого перелома. Он топнул ногой и с ненавистью посмотрел на старую железину, которую так любил и так долго носил на плече, – обманула, пустила по ветру все, что у него было. И раньше ловчила, изменяла, как только могла, но сейчас он ей не простит!. В два прыжка Слобо подлетел к скале, первым ударом согнул, а вторым перебил ствол на две части.

— Вот, – крикнул он, глядя на оставшееся в руках деревянное ложе. – Обойдемся без тебя, – и бросил его.

— Отслужил свое, – заметил Шако.

— Долго держался.

— Вот когда мой мерин нас предаст, тогда. .

— Что тогда?

— И божья тетка нам тогда не поможет.

— Не захочет божья тетка, поможет вот этот дядька. –

И Слобо сиял с плеча карабин. – Больно и от этого бывает.

Шако посмотрел на него с завистью. «Меня переплюнул, – подумал он. – И говорит вовсе не для того, чтобы других ободрить и развеселить, как сделал бы я, он на самом деле верит, что можно отсюда выбраться. Его счастье, что у него такая голова. Умрет и не поморщится. Было у нас много таких, а вот теперь он один остался».

Чуть не плача от жалости, Шако отвернулся и стал смотреть на низкорослый лес под Седларацем. Колючие кустарники, пучки веток и засохшей вики – отвратительное чудовище, протянувшее свои мертвые когти к небу.

Всю жизнь Шако провел в подобных краях и только сейчас увидел, до чего они безобразны. Ранят, колют, режут глаза солнечным блеском, на них нельзя прямо смотреть, нужно щуриться. А со всех сторон бранятся сербы, галдят, как сороки, итальянцы, а издалека доносится приглушенные завывания муэдзина, призывающего мусульман к молитве.

Стрельба все усиливается, увеличивая слепящий блеск.

От пуль вздымается поземка, и то тут, то там завихряется над пропастью, как шабаш растрепанных, косматых ведьм, по три, по четыре хоровода разом – одни исчезают, другие расширяют подолы и тянут каждая по три руки с клювами, щипцами и петлями, чтобы схватить и утащить в землю.

Одна устремилась на Видрича, – он прошел сквозь нее, точно не заметил. Другая обрушилась на Зачанина, – он оттолкнул ее, споткнулся, поскользнулся, упал на колено и принялся стрелять. «Ранен, – подумал Шако, – надо ему помочь». И пошел к нему, и в этот миг совсем рядом раздался выкрик – чистый, звонкий и, казалось, веселый:

— И-их!

Точно клекот орла, подумал Шако, еще не повернувшись на крик. И на черногорское коло54 похоже, когда парень, встречаясь с девушкой, прыгает вверх и кричит, как орел. Но здесь коло смерти – тут нет девушек, одни ведьмы, – что может развеселить человека и заставить его так крикнуть? Преодолев наконец внутреннее сопротивление, он оглянулся и увидел, как Слобо, расширив в прыжке руки, падает. Боснич первый подбежал к нему и оттащил в укрытие.

— Готов, – сказал он.

— Как готов?

— Да так. И выстрела не слыхал.

Шако повернулся к Седларацу и погрозил кулаком:

— Позор тебе, лес, ты убил героя! Заплатишь ты мне за это, поганый лес, буду тебя жечь, рубить, помянешь меня лихом!

Потом посмотрел на Слобо: пуля попала в лоб, крови не было – белела кость, белело мясо, белее снега было и овальное лицо с тонкими дугами бровей и удивленными глазами. «Еще краше, чем живой, – подумал он, – даже брови не нахмурил. Жаль, что не может таким остаться!..»

— Надо помочь? – крикнул Ладо.