Общество Джейн Остен

– Бен, езжай домой, отдохни немного, ладно? Ночь будет длинной, но что бы ни случилось с миссис Гровер, утром ей понадобится твоя помощь. Мы позвоним тебе, когда все закончится.

Но доктор провел в больнице всю ночь – спать он не мог. Вернее, мог, если бы захотел. Просто сейчас он решил бодрствовать на часах у самой адской бездны, не давая Аделине сгинуть в ней. Она была так молода, и впереди ее ждала долгая жизнь. Что бы ни случилось, ее жизнь не должна была оборваться здесь, и он сделал бы для нее все возможное. Он ощутил, что в нем зарождается необъяснимая, всеобъемлющая жажда жизни.

Глава 9

Чотон, Хэмпшир.

Ноябрь 1945

С тех пор, как Аделина потеряла дочь, прошло больше месяца, и доктор Грей снова был у ее постели.

Он понимал, что боль ее утраты неизмерима. Жизнь разрушила все ее мечты и надежды, связанные с материнством, помогавшие ей пережить смерть Сэмюэля. Все, что ей оставалось, чтобы справиться с горем, – мысли о ребенке, который должен был стать для нее всем, и теперь у нее ничего не осталось. После многих лет практики доктор понял, что на долю некоторых из нас выпадают такие испытания, тяжесть которых по-настоящему не способен осознать никто вокруг.

Она снова держала его за руку, вцепившись в рукав его вечного пиджака, словно пыталась удержаться на самом краю пропасти.

– Я не могу больше терпеть эту боль. Вы должны мне помочь.

– Знаю, Аделина. Знаю. Она пройдет, но на это нужно время. Обещаю.

– Не надо мне лгать. Вы сами знаете, что она не пройдет никогда.

Она отвернулась, резко, почти враждебно отстранив его руку.

– Как это возможно, если у меня ничего не осталось, если я потеряла всех, кого любила? Как я буду с этим жить?

Теперь он смотрел ей в затылок.

– Никто не осудит вас за то, что вы вновь попытаетесь стать счастливой.

– Мне все равно, что обо мне думают, – бросила она. – Все, что имела, всю себя я отдала Сэмюэлю, а затем и ребенку. Я знала, как будет больно, но рискнула – и совершила ошибку.

Она рассмеялась странным, горьким смехом.

– Вы говорите так, словно пытались обмануть саму жизнь.

Она вновь взглянула на него.

– Разве нельзя? А как же вы сами? Ведете себя так, будто вам это под силу.

Он покачнулся, но не отвел глаз.

– Аделина, сейчас мы не обо мне говорим.

– Может быть, стоит?

– Аделина, у вас есть полное право на гнев и горе. Но не стоит направлять их на меня, ведь я – ваш врач и, надеюсь, ваш друг, так?

Она вновь отвернулась.

– Идет. Хорошо. Простите меня. Просто дайте что-нибудь, что угодно, чтобы я могла заснуть. Хоть ненадолго. Пожалуйста, в последний раз.

Порывшись в саквояже, он извлек крошечный пузырек, который захватил из кабинета, зная, что она вновь попросит его об этом, а он не сможет ей отказать. Про себя он молился, чтобы она не потребовала от него чего-то большего.

Он молча поставил пузырек на прикроватный столик и тихо вышел из темной спальни.

Шагнув за порог, навстречу багряному закату ранней зимы, доктор Грей побрел к дому, согбенный непосильной ношей ее горя и собственной беспомощности. Отчаяние и бессилие владели им с той самой страшной ночи в больнице и до сих пор не покинули его.

Хуже всего было то, что морфин, который он ей давал, тоже не мог ей помочь. Морфин помогал ей сбежать от действительности, притупляя чувства и заглушая голоса внутри. Вот и все, на что он был способен сейчас – поддерживать в ней жизнь, губя ее волю к жизни. Он не мог справиться с ее болью, не мог дать ей повода для того, чтобы жить, не мог излечить ее душевные раны. Думая обо всем этом, он пытался понять, на что же способен врач, столкнувшийся с таким убийственным горем. И в лучшие времена он пытался ответить на этот вопрос, но сейчас не стоило и пытаться.

Его медсестра уже отправилась домой, и, как обычно, его ждал пустой, одинокий дом. Бросив пальто и саквояж на скамью священника в прихожей, он медленно прошел в операционную, а оттуда – в свой кабинет, закрыв за собой дверь.

Оставшийся морфин был на его столе. Он не запер его в шкаф, как следовало, – просто взял столько, сколько требовалось на один прием. Дверь в кабинете он оставил открытой, словно надеялся, что кто-нибудь украдет бутыль, пока его нет дома.

Он сел за стол, взглянул на бутыль с прозрачным содержимым. Он всеми силами пытался избежать этого, и тысячу раз находил все новые и новые предлоги. А затем находилась пара веских причин снова взяться за нее. В его собственной голове еще не угасли голоса, напоминавшие о жене, о коллегах – докторе Уэстлейке, преподобном Пауэлле, которым он открылся. Никто не предупредит тебя о том, что когда боль становится столь невыносимой и ты скорее умрешь, чем сумеешь прожить еще один день, она становится еще сильнее, еще нестерпимее. Это кольцо страданий не должно было ни сжиматься со временем, ни расти – оно лишь подпитывалось болью, расширяясь, отравляя всех вокруг. Хитрая, неодолимая тьма, поглощающая все вокруг – даже то, что должно было оставаться вовне, то, что обещали тебе те, кто никогда не испытывал боли, подобной твоей.