Очень хочется жить

Я с силой ударил Фургонова по лицу. Он откинулся назад, стукнувшись головой о ствол. Неожиданный удар мой как бы парализовал его, он только выставил вперед локти и невнятно, испуганно бормотал:

- За что?.. Погоди!.. За что?..

Обезумев от ярости, я бил его по голове, по выставленным рукам, в бока; из груди вырывались перехваченные злобой вопли:

- Дезертир!.. Предатель!.. Трус!.. Вот тебе, сволочь!

Фургонов, скользнув по стволу спиной, сел и спрятал лицо в коленях. У меня ломило руки. Напоследок я ударил его носком сапога в бок и ушел, натыкаясь на деревья. Вокруг не было ни одного бойца; одиноко, испуганным зайчиком стоял в сторонке только Вася Ежик.

Я вышел на поляну, махая ушибленной рукой; темная, как эта ночь, тоска душила меня: никогда еще в своей жизни я не бил человека, да еще с такой звериной ненавистью. Задыхаясь, я жадно хватал ртом влажный и студеный воздух. Я как будто позабыл, где нахожусь, и бесцельно пересекал поляну из конца в конец, усмиряя в себе дрожь.

Пробивающееся сквозь темноту несмелое родниковое урчание заставило очнуться и прислушаться. Урчание становилось все явственнее и громче; я понял, что лесом шли тракторы. Вскоре они выползли из тьмы на поляну - два колесных, один гусеничный, - притащили за собой орудия, повозки с наваленными на них ящиками со снарядами. Следом выехали четыре подводы.

Прокофий Чертыханов, заглушив мотор, спрыгнул с трактора и подбежал ко мне, кинув ладонь за ухо.

- Я вас, товарищ лейтенант, чутьем слышу, как собака хозяина! - проговорил он оживленно. - Так что все в порядке, как по нотам! Три пушечки в полной боевой… А снарядов на три года…

Подошли и Оня Свидлер с Бурмистровым.

- Можем, если хотите, товарищ лейтенант, оснастить вооружением артдивизион! - несколько хвастливо доложил Оня Свидлер. Он был, видимо, очень доволен, что выполнил поручение; глаза его даже в темноте мерцали от возбуждения, радостно сияла полоска зубов, длинные руки, высовываясь из расстегнутых обшлагов, выписывали замысловатые кривые. - Прикажите достать танки или эскадрилью самолетов - достанем!

- Это нам раз плюнуть! - подхватил Чертыханов, заражаясь хвастливостью Свидлера.

Я поспешил доложить полковнику Казаринову о прибывших пушках. Когда я приблизился к избе, из-за угла, из темноты, показался человек. Он направился прямо ко мне.

- Постой! - окликнул он глухо и отрывисто.

Это опять был Фургонов.

- Что тебе надо? - спросил я, задерживаясь.

- Не бойся, не трону… - начал он уже мягче.

Я прервал:

- Я не боюсь. Ну?..

- Давай посидим, что ли… - Он положил свою тяжелую руку мне на плечо, чуть подтолкнул к изгороди; мы сели на бревно. - Я думал, ты меня убьешь… - Он шумно, с всхлипом вздохнул, разогнулся, обиженно, с укором и недоумением взглянул на меня. - За что ты меня так?

- Ты на что подбивал людей? Неужели ты не понимаешь глупой башкой своей, что ты толкал их на преступление? Самое тяжкое!.. И случись это, я сам расстрелял бы тебя, - проговорил я жестко и непримиримо.

Фургонов, облокотившись на колени, покорно и виновато склонил тяжелую, лохматую свою голову.

- Лучше бы расстрелял, чем вот так, при бойцах, избить…

- Лучшие люди земли на протяжении столетий боролись за свободу, бесстрашно шли на костер. Они ее завоевали ценой многих жизней и нам завещали стоять за нее насмерть. Решается судьба всего человечества! Неужели ты смиришься с участью раба, с участью водовозной клячи?!

Фургонов, повернув голову, блеснул глазом.

- Хорошо рассуждать так, сидя на поляночке, при звездах! Свобода, счастье, герои!.. А если ты бежишь, как заяц, с душой в пятках, до рассуждений тут? Человечество! - Он сплюнул сердито и полез в карман за табаком.

Я усмехнулся:

- По росту, по комплекции ты по крайней мере лев. А ты, оказывается, заяц. Не обидно?

- Обидно!.. - Фургонов хмыкнул презрительно и щелкнул зажигалкой; брызнули голубые искорки, но фитилек не зажегся: кончился бензин. Зажигалку сунул в карман, а папиросу заложил за ухо. Опять сокрушенно вздохнул: - Когда тебя с размаху оглоушат по башке, забудешь, в какую шкуру рядиться: в львиную или в заячью. Навалился он, проклятый, всей своей сталью, поди, выстой.

- А надо выстоять, - сказал я, положив руку на его склоненную просторную спину. - Сталь, что и говорить, вещь прочная. Но ее можно разбить, сломать, расплавить. А дух человеческий не расплавишь, нет! Он крепче стали! Иначе не собралось бы здесь за какую-то неделю больше тысячи человек, потому что крепче стали. И еще подойдут: дух не позволяет мириться, призывает к действию, к борьбе!..

Фургонов вскинулся, развернул широченную грудь - ворот гимнастерки расстегнут.