Одержимость

— Они говорят, что я никчемный, — я сглотнул, когда её губы раскрылись с беззвучным вздохом.

Она сжала мою руку. Её улыбка была милосердной, она была верой, и в моей груди разливались свет и тепло.

— Всё, что тебе нужно сделать, посмотреть позади себя… — она стрельнула глазами на мою картину. — И ты поймешь, что это неправда.

16

— Не волнуйся, милая, — моя мама говорила с ней с необычной добротой, но я не пропустил тревогу, скрывавшуюся в её голосе. — Я принесу тебе немного воды.

Бледная Пэйдж лежала на моей кровати, моя мать сидела рядом с ней с теплой улыбкой на лице, а я застыл в дверях. Я так и стоял, когда мама встала с кровати. В голове пульсировало, и уже забытые голоса снова заполонили периферийное зрение.

— Она выглядит очень уставшей, больной… Может ей стоит поехать домой? Её мать сможет о ней позаботиться, — мама взяла мою руку и сжала её. — У неё нет температуры.

После клиники мы вернулись ко мне. Пэйдж очень боялась идти домой, она была не готова сказать родителям, а я тем более был не готов сказать своим.

— Она просто устала, мам, это был длинный день. Мне кажется, это желудочная инфекция. Я отвезу её домой попозже.

Она кивнула и прошептала так, чтобы только я услышал:

— Отец отключился, возьми его машину, она не должна ехать в таком состоянии на автобусе.

— Спасибо, — я наклонился и поцеловал маму в лоб. Я возвышался над ней, почти мужчина, но ещё мальчик. Мальчик, который только что солгал матери…который только что принял самое взрослое решение в своей жизни, который смотрел, как его девушка тихо проливает слезы в его подушку.

«Ты ненавидишь её».

Нет.

«Ты ненавидишь то, что она сделала».

Нет.

Сегодня я лгал больше, чем когда-либо раньше — себе, маме, Пэйдж. Мама вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Прошло две минуты… или двадцать, но я стоял там и смотрел на девушку, которую любил. И пока шло время, пока каждый удар сердца замедлялся, мучительная боль росла… за неё… за то, что мы сделали. Я не был уверен, что когда-либо смогу пережить это.

Пэйдж шмыгнула носом и открыла глаза. Они были бесцветными. Голубой огонь погас.

— Тебе больно? — мой голос словно царапал воздух, сухой и ровный.

— Я заслужила, — она закрыла глаза, а я был благодарен за отсрочку.

Я не опроверг её слова, только сжимал свои пальцы.

— Я проклята, Деклан, я обрекла нас обоих, — её голос разбился, и мои ноги сами собой двинулись на её немой призыв о помощи.

Я встал на колени у края кровати и провел пальцами по её волосам.

«Она предала тебя».

Я выдохнул, пробираясь через свои ядовитые мысли, и поцеловал её в щеку, прошептав:

— Может, мы были прокляты с самого начала.