Охота на тигра

— Не ори, — спокойно и безбоязненно сказала Алла. — Поставь графин на место. Если ты еще раз тронешь меня хотя бы пальцем... Кстати, это будет против тебя — скажу, что ты хотел меня уничтожить, чтобы скрыть следы.

Алла сама изумлялась своим словам. Это был откровеннейший шантаж. Где и когда научилась она таким вещам? Очевидно, это всегда было в ней, но пробудилось сейчас как женская месть. Она злорадствовала, торжествовала.

— Да, да, Оскарик, они будут рады, все твои друзья — найден виновный, на которого можно свалить все. Так ведь? Я поступлю подло, знаю. А что мне остается делать, если ты хочешь принести меня, ни в чем неповинного человека, в жертву? Н-нет, я не такая уж дурочка, как ты представляешь. Ты подлый, и я буду подлая. Ну, что? Что решил? Лучше всего сразу разделаться со мной? Боишься? Да, ты ведь не только подлец, но и трус. А я тебя все-таки... Да, я тебя любила и ревновала даже.

Она была восхитительна в этот момент. Верк кипел от бессильной ярости, но должен был признать, что Алла ведет себя, если учитывать сложившиеся обстоятельства, прямо-таки блестяще. А он-то полагал, что хорошо знает примитивное духовное устройство русской красотки. Ведь женщины такого типа созданы на один манер. Он ошибся, Алла, очевидно, только играла такой тип, ей ведь нетрудно, она и раньше, по ее же словам, тяготела к сценическому искусству.

— Вот так, Оскарик, — более спокойно продолжала она. — Дай мне платок, я вытру кровь на лице. Я хочу быть привлекательной до последнего момента. И сигарету, пожалуйста. Благодарю. Ничего особенного: от удара лопнул маленький сосудик, только и всего. Нос слегка припух, покраснел, я припудрю, и ничего не будет заметно. Чепуха! Милые бранятся — только тешатся.

Алла отложила зеркальце и, щуря глаз от сигаретного дыма, посмотрела на Верка, который молча, сосредоточенно наблюдал за ней.

— Вернемся к прежней неприятной теме... Ты говоришь, что с удовольствием передашь меня в руки следователей. Допустим. А что в таком случае грозит гауптману Верку, связавшемуся при помощи своей коварной любовницы с действующими в тылу у немцев советскими бандитами — подпольщиками, партизанами? Точно ответить затрудняюсь. Я ведь такими вопросами не занималась, не интересовалась даже. Но можно предположить — смертная казнь через повешение. Впрочем, я слышала, кто-то из твоих приятелей говорил, что палачи в ваших тюрьмах более охотно орудуют топором. Ж-ж-ж-ах! И — готово... Есть чудные стихи какого-то французского поэта, жившего чуть ли не в пятнадцатом веке. Стихи, даже гениальные, не приносили в те времена дохода, и он, чтобы заработать себе прожиточный минимум, примкнул к шайке разбойников, грабивших купцов на большой дороге. Вспомнила — Франсуа Вийон. Вот что он написал, обращаясь к своей возлюбленной, рисуя перед ней картину своей казни: «И голова, любимая тобою, с твоей груди на плаху перейдет...» Ужасно, не правда ли? Мне жалко тебя, Оскарик. Ведь, придумав наш с Любой заговор, ты сам надеваешь себе петлю на шею.

— Ладно, Алка, — устало сказал Верк. — Не надо демонстрировать передо мной свои актерские способности. Отложим на минутку этот разговор. Я хочу помыться, и ты приготовь мне кофе. Пожалуйста!

Алла на несколько мгновений замерла, недоверчиво и враждебно глядя на Верка, но тут же с подчеркнутой иронической рабской готовностью сорвалась с места.

— Сию минуту, мой повелитель...

Верк хорошенько помылся под рукомойником (Алла приучила его мыть руки и лицо не в тазу, а под рукомойником, доказав, что такое умывание более гигиенично) и, повесив мундир на спинку стула, начал отхлебывать из чашки горячий кофе. Он был мрачен, задумчив и все время поглядывал на лежавшую на столе раскрытую книгу. Наконец сказал, не оглядываясь:

— Все хорошо, очаровательная Сарра Бернар, черт бы тебя побрал. Но как ты объяснишь, если не следователю, то хотя бы мне исчезновение шестнадцати листов из книги?

— Почему именно я должна объяснять? — вызывающе скрестила руки на груди Алла.

— Потому что вырванные листы оказались у тех русских пленных, какие пытались удрать на танке, — солгал Верк. — Можешь не сомневаться, я листы этим людям не передавал.

— Значит, их передал кто-то другой.

— Логично. Листы из книги, лежавшей на моем столе, могли вырвать трое: я, ты, твоя подруга, которая три Дня назад заходила к тебе в гости.

— По твоей просьбе, Оскар.

— Да, но это не меняет существа дела. Три человека. Согласна?

— Да.

— Я не вырывал. Один человек отпадает. Ты?

— Не вырывала! Да и как я могла передать им? Я ведь ни разу не приходила к вам в мастерскую.

— Ты могла передать Любе.

— Повторяю: не вырывала и не передавала.

— Прекрасно! Остается Люба. Ты оставляла ее в горнице одну?

— Не помню.

— А ты вспомни, вспомни, черт возьми! — снова вскипел Верк. — Я убедился, у тебя совсем неплохая память.

— Если и оставляла, то на очень короткое время. Вряд ли она смогла бы.

Верк резко повернулся к любовнице: