Олег Табаков

Новый Сашенька был свиноподобен и по гриму, и по ухваткам, и по самодовольству. Его последний выход пугал — настолько герой был омерзителен. Это читалось как фантасмагория, сюрреализм, на ум приходил Кафка с его «Превращением». И вдруг он ощущает боль в спине. Сначала — недоверчиво-радостное: «Поясница?» — переходит в пронзительно-ликующее: «Поясница! А-а-а!» Адуев-старший, виновник метаморфозы племянника, в ужасе. Он познал на себе, какова цена пренебрежения чувством, убив желание жизни в своей умнице-жене. К дяде возмездие пришло, Александр поражения не потерпит. Дядя научился страдать, племянник навсегда забудет это состояние. Обыкновенную историю — историю умерщвления души — театр сыграл без нравоучений, печально и грозно. Сашенька Адуев покорился, потеряв самое главное в жизни — стремление человека к лучшему.

«Будьте же мужественны и принципиальны до конца, отстаивая свои убеждения», — говорил театр. Но, как известно, чужой опыт никого не убеждает, и «обыкновенная история» регулярно повторяется. Не случайно диалог с героем молодости Табаков вел на протяжении нескольких десятилетий, ставя спектакль за границей и у себя в «Табакерке». Виктора Розова без дидактики представить невозможно. Но в трактовке «Современником» «Обыкновенной истории» ощущалась трагичность судьбы молодого человека. Да, театр не освободился от нравоучений, но Табаков играл Адуева-младшего по иным законам. Об этой работе Александр Володин сказал, что Табаков здесь сумел «совместить гротеск с очень большой глубиной». Глубина шла от человеческого содержания исполнителя, за чем интересно следить в случаях, когда, по определению Бориса Пастернака, актер пытается «дерзать от первого лица». С первых минут, наделяя своего героя обаянием, провинциальной застенчивостью и неловкостью, исполнитель нет-нет да вдруг «высунется», чтобы насмешливо «подмигнуть нам». В роли царствовала ирония!

Сам спектакль для «Современника» в чем-то явился глубоко личным. По кругу тем, по устремлениям актеров, просто потому, что соответствовал внутренней логике развития как отдельного человека, так и коллективного содружества. В «Обыкновенной истории» зритель встретил знакомый дуэт по спектаклю «Всегда в продаже». И критик М. Туровская точно подметила, что «Табаков, играя Адуева-племянника, и М. Козаков, играя Адуева-дядюшку, „остраняют их, чтобы рассчитаться кое с чем в себе, то есть в `Современнике`, в своем прошлом и в прошлом театра“[33]. Спектакль, оказавшийся столь современным, приобрел характер вневременной и по достоинству был оценен Государственной премией. Неизвестно, осознавали ли внутри коллектива, что постановка вывела „Современник“ из того состояния, когда главной опасностью становилось самоповторение, топтание на месте. „Остранив“ прежних героев, прежний стиль, тему, он сумел как бы отделить их от самих себя и тем самым стать выше. Старый „Современник“ кончался, потому что кончалось его время. Система продолжала рушиться. Потенции поколения 60-х, еще способного к идеализму, уходили в лом, или в строительство персонального коммунизма для себя»[34].

Почти все актеры «Современника» были одной школы, но они оставались разными не только по амплуа. Характер взаимоотношений с ролью у них был тоже разным. Игровое начало в табаковском даровании имело свои особенности. Он никогда не сливался с образом, как говорят, «до потери себя». Он обожал играть, и не только на сцене. На подмостках, да и в жизни у Табакова сохранялся зазор, в котором он или приближал к нам своего героя, или вдруг отдалял. При этом внимательный зритель замечал, что исполнитель не пропускает твою реакцию. В какие-то мгновения ты чувствовал, что он играет и с тобой, — мол, как, ты понял, о чем идет речь? Так бывало и в жизни, когда актер решал чьи-то проблемы по телефону в твоем присутствии. «Это Табаков!» — обращался он к невидимому собеседнику, и по взгляду, который бросал на тебя, было ясно: контакт установлен, все получится. Некоторые до сих пор помнят, как он, будучи директором «Современника», с портфелем под мышкой, артистично добивался порой невозможного. Заметим, что зрители (в том числе и те, которые начальники) на эту табаковскую любовь к игре отвечали взаимностью. В те годы, казалось, ему всё под силу, каждое слово рождало отклик, вокруг него не бурлили споры, а царила атмосфера веселого понимания.