Опасная граница: Повести

— Конечно, по ты ведь и сам немолод. Ты вспоминаешь про свою, какой она была в молодости, когда ты танцевал с ней на вечеринках, а все мужчины тебе завидовали. Сегодня она уже была бы не молодухой, а такой же женщиной, как все прочие в ее возрасте, а дочка твоя была бы на выданье.

— Может, ты и прав. Когда человек одинок, это очень плохо, но начинать снова...

— А почему бы и нет?

— Духу не хватит.

— У тебя, «короля контрабандистов»? — рассмеялся сапожник.

Ганс угрюмо смотрел куда-то мимо сапожника. С утра его охватила тревога, причину которой он не мог объяснить. Ночью ему приснился глупый сон, в котором повторилось ночное происшествие. Он вел беженцев, но вместе с ним шли почему-то Эрик, Гельмут и все остальные члены его бывшей группы. И все повторилось, как много лет назад. Эрик начал стрелять, пограничная охрана окружила их. Плечистые парни в серо-зеленых мундирах отбирали у плачущей докторши ребенка, Ганс убегал в заросли, а над его головой свистели пули, срезая ветки деревьев. Когда он выскочил на поляну, то увидел, как парни тащат по снегу Марихен, а ее рыжие волосы струятся за ней, словно кровавый ручей. Он заглянул в ее искаженное болью лицо и увидел, что это Мария Луиза, только странная Мария Луиза — с лицом ребенка, но с глазами и губами женщины. Он проснулся в поту, его трясло, словно в лихорадке. Он переоделся и выпил немного водки, чтобы успокоиться...

— Хорошо заработали? — поинтересовался Вайс.

Этот вопрос все время крутился унего в голове, по он никак не мог собраться с духом и задать его Гансу. Конечно, они ходили не задаром. Но кто платил? Кубичеки или беженцы?

— Неплохо, — откровенно сказал Ганс, — но меня такие дела не привлекают, я предпочитаю ходить с рюкзаком на спине.

— Уж не боишься ли ты? — усмехнулся Вайс.

— Не хочу получить пулю.

Вайс презрительно засопел. У него было свое мнение о германских пограничниках. Он часто бродил с ружьем по лесу и встречал их на границе очень редко.

— В таком случае тебе надо ходить через границу с музыкой.

— А разве здесь, в деревне, мало таких, кто продаст тебя за благосклонность какого-нибудь штурмфюрера?

Вайс кивнул. Это была святая правда. В деревне развелось немало фанатиков, главным образом среди молодежи, которые агитировали людей, раздавали флажки со свастикой, всевозможные брошюрки, полные напыщенных фраз об исторической миссии немецкой нации, о превосходстве нордической расы, об объединении соплеменников в одну великую империю... За всей этой грязной кампанией, несомненно, стоял Зееман.

— Вайс, никому не говори о том, что я тебе рассказал. Держи язык за зубами!

— Не бойся, буду нем как могила. Я ничего не знаю, ни о чем не слышал. Но вообще-то я доволен, что евреев там немного потрясли...

— Если бы у них только деньги отбирали... Разве ты не слышал об их мучениях?

— Нельзя верить всему, что пишут газеты.

— Такая семья просто так, шутки ради, бежать не будет. Они оставили в Германии все состояние и потащили с собой маленького ребенка. Как вспомню, какой был мороз...

— Да, уж это точно, с ними не церемонятся...

— Если посмотреть на это глазами здравомыслящего человека, разве они виноваты, что родились евреями? Ну почему, скажи, ты должен отвечать за своих предков? И надо же такому случиться, чтобы в Германии пришел к власти этот паразит, который их ненавидит...

Вайс вдруг испуганно оглянулся на дверь:

— Знаешь что, Ганс, об этом лучше...

— Если бы ты видел эту маленькую девочку... Как подумаю, что какой-нибудь Зееман может...

— Хватит!—прервал его сапожник. Он отложил молоток и провел рукой по редеющим волосам. Лоб у него сморщился, как мехи гармони. — Думаешь, мне приятно слышать об этих нацистских дикостях...

— Если ты не одобряешь их действия, значит, ты против нацистов? — спросил Ганс.

— Эх, старина, зачем мне, сапожнику, против кого-то выступать?

— Ну а если бы у тебя забрали ребенка?

— Да прекрати ты, черт побери, исповедовать меня! — взорвался сапожник и, схватив молоток, неистово застучал по гвоздям. Потом с не меньшим ожесточением стал подравнивать напильником высовывающиеся деревянные головки,

Ганс, сам того не желая, затронул его больное место. У Вайса была дочка, которая уже четыре года находилась в каком-то институте на излечении. Она плохо говорила, не умела ходить. Сапожник был страшно привязан к бедняжке. Он все время скучал без маленькой Эрики, которая с детских лет сидела в мастерской на стульчике и неотрывно смотрела на отца.

Тишина в комнате становилась гнетущей. Сапожник, издыхая, продолжал работу. За окном стоял трескучий мороз, а здесь, в мастерской, было тепло и уютно.

— Но там нет безработицы, — неожиданно произнес Вайс.

— Где? — удивился Ганс.

— «Где, где», в Германии!

— Да потому что этот горлопан, фюрер, половину населения поставил под ружье!

Вайс промолчал, но Ганс чувствовал, что в его душе ужо взошли те семена, которые сеяли Зееман и его сообщники. Он вдруг пожалел, что доверился сапожнику. «Нет, теперь никому нельзя верить», — недовольно подумал он.

— Ты не собираешься сколотить группу? — вернулся Вайс к прежней теме.