Опосредованно [журнальный вариант]

«Так это вот этот вот шкаф, который возле тебя терся — это Женя, что ли? Я просто по фотографиям не замечала, вы там все сидите как-то нейтрально, — сестра даже закрыла нос и рот на секунду лодочкой из ладоней, настолько восхитилась, кажется. — Это ж надо, какой слонина вырос из такого, помнишь, Лена?»

Лене оставалось только кивнуть, а сестра продолжила: «Он, по-моему, все детство на лесбиянку походил (Аня фыркнула) стереотипную такую, типа „Ночных снайперов“, стрижка такая аккуратная, но с лохматостью специальной, футболки все эти яркие и необычные». «Я ему передам», — пообещала Вера.

Все они тактично замолкли, потому что одновременно вспомнили недавний семейный скандал, когда Вера с боем вырывалась на совместный пляжный отдых с Женей и его родителями куда-то на юг России, а Лена, у которой почему-то разом выключило всяческую толерантность, беспричинно отказывала, потому что даже сама себе не могла объяснить, в чем проблема, а оперировать понятиями «нагота» и «секс» могла у себя в голове, но высказывать это казалось Лене чересчур патриархально, даже, можно сказать, домостройно. Спасали только переписки с Ирой и сестрой, где она отрывалась на всю катушку, сестре писала и Вера, а затем оказалось, что ради мира в семье сестра вела себя совершенно по-иезуитски, а именно: уговаривала Лену отпустить Веру с богом, а Веру убеждала никуда не ехать. Ирина же больше давила на то, что Лена или доверяет своей дочери — или нет. «Тебе легко говорить такое, — хотелось написать в ответ, — у тебя нет никакой причины для беспокойства». Неизвестно, чем бы все закончилось, потому что Лена в какой-то из витков этого конфликта совершенно серьезно сожалела, что сейчас не такое время, чтобы можно было заточить дочь в монастыре. А решила все мама Жени, пришла в гости, сказала, что проследит, всего-то дел, и за это Вере тоже, конечно, влетело, потому что сразу можно было догадаться подключить именно Женину маму, а не самого Женю, тупящего глазки, потенциального, ну, не насильника, обольстителя, хотя какого там обольстителя, просто раздолбая, который мог натворить дел под неумелым Вериным руководством, если бы дошло до чего-то такого. В горячке зато Вера и Лена наговорили много забавного, что можно было вспоминать не без удовольствия даже, но в момент, когда они ругались, то было не до смеха, но Аня все же смеялась, да и Вера тоже, если звучали, так сказать, перлы. Было сказано Верой с пафосом: «У тебя полка Блоком заставлена, а сама ты закостенелая, как Кабаниха!», после этих слов Аня просто выползла на четвереньках из комнаты, рыдая от смеха и говоря: «Вспомнила наконец!», потому что в Верином сочинении про «Грозу» лучу света в темном царстве противостояла, каким-то образом, Салтычиха. Или вот, объясняя невозможность Вериных с Женей близких отношений, Лена стала серьезно объяснять, и долго ведь объясняла, что при инцесте велик риск больного ребенка, и Вера даже сначала серьезно слушала со скептической миной, пока не поняла, в чем дело. «Да что я сделаю, если он тут корни просто пустил, если я дня не помню за столько лет, чтобы он тут не мелькал!» — все еще кипятясь и не желая признавать неправоту, воскликнула Лена, а девочки чуть не плакали.

«Хорошо, что ты все же появилась, папа рад был бы очень», — сказала сестра в уже пустеющей после поминок столовой, где оставались уже совсем лирически настроенные к дяде друзья и близкие. Лена и сестра не пили, но прониклись общим настроением слегка наклюкавшихся людей вокруг. «Хорошо, что ТЫ приехала, — ответила на это Лена, — он ведь очень все переживал, что на похороны матери тебя взял и не хотел тебя беспокоить, когда умрет, он бы понял, если бы ты не приехала. Но хорошо, что ты все-таки здесь появилась. Ты все же почаще сюда приезжай, и не только по таким поводам, знаешь». «На свадьбу приеду», — решила сестра.

«Дико прозвучит, — заметила сестра уже в пути до Кольцово, — но на удивление хороший день получился. Какой папа был, такой и день». «У меня пятьдесят на пятьдесят, — призналась Лена. — Я, наверно, все же напьюсь сегодня, чтобы залить воспоминания о маминых похоронах, пускай завтра и рабочий день. Буду как другая Елена из нашей школы, пыхать на деток и хмурой сидеть». Сестра, что была уже наслышана о всем, что было в Тагиле, сказала: «Да уж, — и продолжила, объединив по какому-то неуловимому признаку своего отца и Лену: — Это как у Достоевского где-то про страдания за будущий грех, или за потаенный грех». — «Это в „Идоле“ у него, что маньячина не потому маньячина, что в детстве страдал, а в детстве страдал, потому что маньячина». — «Вот, да, почему так папа прожил? Непонятно», — сказала сестра с тоской. «Так это Федор Михалыч же, у него тогда был отходняк между казино и стишками. И в квартал красных фонарей он заходил „просто посмотреть“, и на рулетку тоже».