Ордер на убийство

– Сергей Петрович, вы ведь когда-то воевали в Афгане.

– Воевал. – Сняв очки, Радич протер их. – На заре туманной юности. А что?

– Может, у вас есть знакомые переводчики? Мне нужно перевести с арабского.

– Перевести что?

– Это. – Он положил перед Радичем снятую с записки копию.

Изучив текст, отставной полковник сказал:

– Паша, дорогой, это не арабский. Это фарси. Афганский диалект таджикского.

– Но шрифт вроде арабский?

– Шрифт арабский, потому что большинство фарсоязычных стран используют арабский шрифт. Где ты это взял?

– Нашел в кармане одного из пиджаков на даче Шершневых.

Молчанов коротко рассказал о субботней поездке, а также о своих подозрениях. Выслушав, Радич заметил:

– Н-да, дорогой Паша… Историйка не очень… Крайне неприятная.

– Неприятная. Но нас она уже не касается.

– Хорошо бы.

– Почему она нас должна касаться?

Радич взял лежащую на столе трубку. Набив ее табаком, вздохнул:

– Ладно, будем надеяться, что не коснется. Зачем тебе перевод этой записки?

– Считаете, ее не нужно переводить?

Подумав, Радич потер подбородок:

– Черт, тебя не обойдешь. Ты прав, переводить такую записку нужно в любом случае.

– Вот я и прошу найти переводчика.

– Ладно, найдем. – Радич вгляделся в бумажку. – Несколько слов здесь я разобрал, но нужен качественный перевод.

Загудел телефон. Взяв трубку, Радич передал ее Молчанову:

– Оля.

– Павел Александрович, к вам посетитель, – услышал он голос Оли.

Понимая, что она не одна, спросил:

– Что за посетитель?

– Нина Николаевна Боровицкая.

– Откуда она взялась, эта Боровицкая?

– Нина Николаевна Боровицкая – мама Юлии Шершневой.

– Мама Юлии Шершневой? – Прислушался к молчанию в трубке. – Что, она уже в приемной?

– Да. Она пришла только что, без звонка. И… надеюсь, вы понимаете.

– Понимаю… Хорошо, сейчас подойду. – Положил трубку. – Пришла мать Юлии Шершневой.

Радич склонил голову набок, пытаясь разжечь спичкой трубку. Сказал язвительно:

– То есть убитой?

– Да, убитой. Без звонка.

– Ну… – Трубка наконец разожглась, и Радич затянулся. – Что я могу тебе сказать? Иди.

– Иду. Только вот что еще, Сергей Петрович. Вы можете по своим старым связям узнать отношение Шершнева Олега Владимировича к военной службе? В частности, проверить, не воевал ли он в Афганистане?

– Ладно. – Радич пыхнул трубкой. – Попробую.

Нина Николаевна Боровицкая сидела на диване. Он сразу узнал ее – это она вместе с Витей была запечатлена на нескольких фотографиях, обнаруженных им в семейном альбоме Шершневых. Одну из этих фотографий он взял с собой.

На вид Боровицкой было лет пятьдесят с небольшим; на ней была длинная черная юбка, черная кофточка и черный пиджак-букле. В руке она держала небольшую черную сумочку. Сходство с Юлией было заметно, у Боровицкой были русые с проседью, гладко зачесанные и собранные сзади волосы, такие же, как у дочери, светлые глаза, небольшой нос и округлый подбородок. Макияжа на ней не было – если не считать легких теней у глаз и чуть тронутых помадой губ.

При его появлении посетительница вопросительно посмотрела на Олю. Перестав работать на компьютере, Оля сказала:

– Павел Александрович, это Нина Николаевна Боровицкая.

Помедлив, женщина протянула руку:

– Боровицкая.

– Здравствуйте, Нина Николаевна. – Пожав ей руку, он чуть тронул ее за локоть, как бы давая понять, что она должна встать. – Пожалуйста, прошу, проходите ко мне в кабинет.

– Спасибо. – Она встала, прошла в дверь. Походка у нее была прямой, твердой, уверенной. Подойдя к столу, Боровицкая вопросительно посмотрела на него. Он кивнул:

– Прошу, садитесь, Нина Николаевна.

После того как она села, сел сам на свое обычное место. Сказать он ничего не успел – неожиданно, как-то беспомощно схватившись руками за щеки, Боровицкая разрыдалась.

Он подошел к ней, но она, продолжая всхлипывать и стонать, отстранила его рукой:

– Не надо… Не мешайте… Сейчас… Сейчас все кончится… – Он не отходил, и она прошептала: – Да не мешайте же…

– Оля! – крикнул он. – Оля, воды!

– Не смейте! – вдруг прошептала Боровицкая, подняв голову. – Не смейте просить для меня воды! Не надо мне никакой воды!

Дверь открылась. Оля, державшая в руке стакан с водой, вопросительно посмотрела на него. Боровицкая, низко опустив голову, будто стыдясь, открыла сумочку. Достав платок и вытирая лицо, сказала очень тихо:

– Извините, ради бога… Все уже прошло… Прошло… Пожалуйста, Олечка, выйдите…

Оля снова посмотрела на него. Он показал знаком: выйди. Покачав головой, Оля вышла.

Когда дверь за Олей закрылась, Боровицкая, все еще не поднимая головы и держа платок у глаз, сказала:

– Ради бога, простите, Павел Александрович.

– Ничего страшного. Я все понимаю.

– Садитесь. – Подняв на него глаза, улыбнулась через силу. – Садитесь, пожалуйста, Павел Александрович. Мне очень важно сейчас с вами поговорить. Очень.

Подождав, пока он сядет, сказала как-то бесстрастно, глядя сквозь него:

– Понимаете… Юля и Витя были для меня всем… Всем в жизни… Теперь этого нет… Нет… – Посмотрела на него. – Вижу, вы понимаете это?

– Понимаю.

Она достала из сумочки зеркальце, поправила что-то на лице. Спросила:

– Я знаю, их обнаружили вы?

– Я.