Читаем Остенде. 1936 год: лето дружбы и печали. Последнее безмятежное лето перед Второй мировой полностью

Рот бранился, бесился и умолял Цвейга приехать. «Я вот-вот околею!» – кричал он. И девятого апреля: «Дорогой друг, если вы хотите приехать, поторопитесь, пока еще то, что от меня осталось, способно радоваться». Положение было критическое, и Рот усиленно драматизировал его в письмах другу. Цвейг уклонялся как мог. В Амстердам, мол, летает только немецкая Lufthansa, а он не желает ею летать. В то же время он признавался своему американскому издателю Бену Хюбшу, что его пугает встреча с Ротом. Сколько лет уже он твердит ему, чтобы он перестал транжирить и пропивать свой литературный талант. Ничто не помогает и не поможет. «Разве что посадить его в тюрьму на два-три месяца за какой-нибудь мелкий проступок, другого способа заставить его не пить, пожалуй, нет». И присовокупил слова, которые станут фатальными для Рота: «…Из-за этого вздорного образа жизни в конечном счете пострадают его книги».

Цвейг, конечно, прав. Американский рынок – единственный финансовый якорь спасения для немецкоязычных писателей, а издатель Хюбш всесильный.

Цвейг писал другу: «Рот, возьмите себя в руки, вы нам нужны. В этом перенаселенном мире так мало людей, так мало книг!» Но Рот видел его насквозь. Хороший психолог и внимательный читатель, он знал, что Цвейг не хочет приезжать, не хочет его видеть. И расписание самолетов он тоже знал: «Неправда, что сюда летают только немецкие самолеты. У Lufthansa лишь один рейс – в 6 утра. Но есть и голландские рейсы: в 7 утра, в 10, 12, 14.10, 15, 19.45. Но вы просто не хотите приехать, так не лучше ли прямо об этом сказать». И да, он возьмет себя в руки, пусть Цвейг об этом не беспокоится. Изо дня в день он берет себя в руки, никто столько еще не держал себя в руках, как он, день за днем. «Каждый день я пишу, чтобы затеряться в чужих судьбах. Разве вы не видите, мой собрат, мой друг и брат – ведь вы однажды назвали меня в письме братом, – что мне скоро каюк?»

Это была отчаянная воздушная схватка двух писателей. Воздушные шахматы между друзьями. Кто уступит? Спасет ли Цвейг друга? И хочет ли он этого? Тот, кто стремился освободиться от всех оков, теперь был окован, как никогда крепко. Рот и не думал освобождать его от обязанностей друга. Цвейга мучила совесть, он терзал себя, но и любил своего друга, по-прежнему восхищался его талантом, дорожил его мнением. Рот всегда был резок с ним, беспощадно резок. Цветистые, туманные, вычурные, фальшивые образы, неточные эпитеты – это не стиль Рота. Он был прямой, как лом, и в письмах, и в разговорах. Его нисколько не волновало то, что он зависит от Цвейга и что тот гораздо успешнее его. Это не имело никакого отношения к точности, красоте, качеству написанного. Но он знал, чем обязан Стефану Цвейгу как писатель. Знал и признался ему в этом. На подаренном ему экземпляре своего «Иова» в 1930 году он оставил такое посвящение: «Стефану Цвейгу, которому я обязан “Иовом” – и больше, чем “Иовом”, и больше, чем любой книгой, – я обязан дружбой. Примите же эту книгу, как низкий поклон, и помните обо мне. Йозеф Рот».

В 1931 году в Антибе они писали вместе, а вечерами читали друг другу написанное за день, что-то исправляя, что-то добавляя. Рот читал Цвейгу из того, что станет «Маршем Радецкого», и Цвейг, счастливый, воодушевленный, слушая и перебивая чтеца, тоже рассказывал свои истории, вспоминал собственную, прежнюю Австрию. Образы своего детства.

Позднее, отправив готовую книгу другу, Рот приписал в письме: «Я забыл вам сказать, что несколько сцен в моей книге написаны вами, вы их узнаете, и, хотя я не удовлетворен романом, я очень, очень благодарен вам».

С тех пор Стефан Цвейг стал для него незаменимым литературным советчиком. В январе 1933 года Рот писал Цвейгу: «Не могу начать ничего нового, пока не поговорю с вами. Мне необходимы ваша доброта и ваш ум».

* * *

В Остенде несколько недель спустя Рот с Цвейгом вместе просматривают вторую половину «Исповеди убийцы». Он читает вслух, Цвейг критикует, размышляет, переиначивает, высказывает свои соображения, идеи, замечания, вычеркивает слова-паразиты, повторы, указывает на ложные связи. Рот слушает внимательно и сосредоточенно, он открыт для предложений.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Виктор  Вавич
Виктор Вавич

Роман "Виктор Вавич" Борис Степанович Житков (1882-1938) считал книгой своей жизни. Работа над ней продолжалась больше пяти лет. При жизни писателя публиковались лишь отдельные части его "энциклопедии русской жизни" времен первой русской революции. В этом сочинении легко узнаваем любимый нами с детства Житков - остроумный, точный и цепкий в деталях, свободный и лаконичный в языке; вместе с тем перед нами книга неизвестного мастера, следующего традициям европейского авантюрного и русского психологического романа. Тираж полного издания "Виктора Вавича" был пущен под нож осенью 1941 года, после разгромной внутренней рецензии А. Фадеева. Экземпляр, по которому - спустя 60 лет после смерти автора - наконец издается одна из лучших русских книг XX века, был сохранен другом Житкова, исследователем его творчества Лидией Корнеевной Чуковской.Ее памяти посвящается это издание.

Борис Степанович Житков

Историческая проза
Живая вещь
Живая вещь

«Живая вещь» — это второй роман «Квартета Фредерики», считающегося, пожалуй, главным произведением кавалерственной дамы ордена Британской империи Антонии Сьюзен Байетт. Тетралогия писалась в течение четверти века, и сюжет ее также имеет четвертьвековой охват, причем первые два романа вышли еще до удостоенного Букеровской премии международного бестселлера «Обладать», а третий и четвертый — после. Итак, Фредерика Поттер начинает учиться в Кембридже, неистово жадная до знаний, до самостоятельной, взрослой жизни, до любви, — ровно в тот момент истории, когда традиционно изолированная Британия получает массированную прививку европейской культуры и начинает необратимо меняться. Пока ее старшая сестра Стефани жертвует учебой и научной карьерой ради семьи, а младший брат Маркус оправляется от нервного срыва, Фредерика, в противовес Моне и Малларме, настаивавшим на «счастье постепенного угадывания предмета», предпочитает называть вещи своими именами. И ни Фредерика, ни Стефани, ни Маркус не догадываются, какая в будущем их всех ждет трагедия…Впервые на русском!

Антония Сьюзен Байетт

Историческая проза / Историческая литература / Документальное