Острие копья

– Мне нравится все хорошее, – кивнул Кимболл. – Хорошая речь, хорошая торговля, хорошие манеры, хорошая жизнь. Я вовсе не подразумеваю богатую жизнь, я имею в виду именно хорошую. Я сам мечтал о такой и склонен думать, что и все остальные также стремятся к этому. Понятно, не всем это удается, но, уверен, все хотя бы пытаются. Я размышлял об этом в машине, пока ехал сюда с вашим человеком. Я вовсе не говорю, что рассказанная им история не произвела на меня впечатления. Произвела, конечно же. Когда я сказал ему, что это вздор, то говорил серьезно, да и сейчас не шучу, но все-таки она заставила меня задуматься. А что, если кто-то пытался меня убить? Кто бы это мог быть?

Он умолк, и Вулф прошептал:

– Ну и кто бы это мог быть?

– Никто, – выразительно ответил Кимболл.

Я подумал, если и он окажется таким же милым, как Барстоу, что его и комар не осмелится укусить, то с меня довольно.

– Я как-то встречался с человеком, – заметил Вулф, – который убил двоих, поскольку его обошли в сделке с лошадьми.

– Хорошо, что он не занимался зерном, – рассмеялся Кимболл. – Если бы его способ сбивать цену был всеобщим, то меня убили бы не один раз, а миллион. Я хороший торговец, и это единственное, чем я горжусь. И я люблю пшеницу. А вы, конечно же, любите байки и достойных убийц. И это правильно, это ваш бизнес. Но я люблю пшеницу. Вы знаете, что в мире сейчас семьсот миллионов бушелей пшеницы? И я знаю, где в данную минуту находится каждый бушель. Каждый.

– Вам самому, вероятно, принадлежит сотня или около того.

– Нет, ни одного. Я пока вне игры. Вернусь к ней завтра или на следующей неделе. Но повторюсь, я хороший торговец. Я брал верх во множестве сделок, но никто не жалуется, потому что я соблюдаю правила. Об этом я и думал по дороге сюда. Мне неизвестны все подробности дела Барстоу, только то, что прочел в газетах. Насколько я понимаю, драйвера так и не нашли. А я и не верю, что он вообще когда-либо существовал. Но если вдруг его и отыщут, мне все же будет трудно поверить, хотя я и одалживал свою клюшку Барстоу на площадке «ти», будто кто-то предназначал его для меня. Я соблюдаю правила и всегда играл честно, и в бизнесе, и в личной жизни.

Он умолк, а Вулф прошептал:

– Вред бывает разным, мистер Кимболл. Действительным и воображаемым, материальным и духовным, ничтожным и смертельным…

– Я никому не причинял вреда.

– Вот как? Быть такого не может. Сущность святости – в искуплении. Если позволите, возьмем в качестве примера меня. Разве я никому не причинял вреда? Вот уж не знаю, с какой стати ваше присутствие должно подвигнуть меня на исповедь, но тем не менее. Забудьте об убийстве Барстоу, если для вас это вздор. Забудьте о полиции – мы найдем способ избавить вас от неприятностей, которые она может доставить. Я бы с удовольствием продолжил беседу с вами, если только неотложные дела не требуют вашего участия. Я не хотел бы отвлекать вас от чего-то срочного.

– Не отвлечете. – Вид у Кимболла был довольный. – Появится что-нибудь срочное, я этим займусь. Контора справлялась без меня целую неделю, справится и еще час-другой.

Вулф одобрительно кивнул:

– Может, пива?

– Нет, спасибо, я не пью.

– Н-да… – Вулф нажал кнопку. – Вы удивительный человек, сэр. Вы научились воздерживаться, и при этом вы хороший бизнесмен и философ… Один стакан, Фриц… Однако мы говорили о причинении вреда, и я замахнулся на исповедь. Так причинял ли я кому-нибудь вред? Вопрос, конечно же, риторический. Не стану строить из себя негодяя, и мне знакомы романтические угрызения совести. Но даже так, со всеми допущениями, мне трудно понять, почему я до сих пор жив. Менее года назад человек, сидевший в том же самом кресле, что и вы сейчас, пообещал меня убить при первой же возможности. Из чисто корыстных побуждений я выбил из-под него все основы его существования. Не далее как в двадцати кварталах отсюда живет женщина, весьма умная, чей аппетит и настроение значительно улучшит известие о моей смерти. Подобные примеры я мог бы перечислять практически до бесконечности. Но есть и другие, признаться в которых сложнее и которые невозможно оправдать… Спасибо, Фриц.

Вулф извлек открывашку из ящика, откупорил бутылку, бросил пробку в ящик и закрыл его. Потом наполнил бокал и разом осушил его. Кимболл отозвался:

– Естественно, каждому приходится брать на себя риски своей профессии.

– В вас снова говорит философ, – кивнул Вулф. – Нетрудно заметить, мистер Кимболл, что вы культурный и образованный человек. Быть может, вы поймете ту невразумительную философию, которая побуждает – ну, меня, например, – упорствовать в поступках, заслуживающих безусловного порицания. В настоящее время под этой крышей, на верхнем этаже, обитает женщина, которая не может желать мне смерти исключительно потому, что ее сердце запечатано для злобы кротостью. Я мучаю ее ежедневно, ежечасно. Знаю, что мучаю, и осознание этого терзает меня. И все же я упорствую. Вы поразитесь невразумительности моей философии и глубине терзаний, когда я вам скажу, что эта женщина – моя мать.