Майкл Дэвидсон (1944)
Но как он пришел к выводу, что это достаточно важно, если не в процессе припоминания о том, что один человек сказал о более раннем человеке по поводу писем, которые были бы для него утеряны, если бы этот последний человек не изобрел первое с целью запоминания того, что он сказал, он записал это? С этим все, подумал он, настраивая перочистку перед тем, как продолжить. В конце концов, у него была «мысль», что означало для него заправить ручку перед письмом, а затем «посеять» семя свое при помощи слов, не способных к аргументированной защите и эффективному обучению истине. По крайней мере, ему сказали, что ему сказали, что он делает. Завершив мысль, он мог начать теперь как бы засевать память, которая ему в конечном итоге понадобится для обнаружения истины.
Он считал себя самым жалким и униженным человеком, прогуливаясь по агоре в затхлом халате, пропахшем чесноком, и все же здесь он вспоминал начала писем – как оказалось, его собственных, – поскольку использовал их для выполнения фантастических и невозможных вещей. К примеру, пример, который он только что использовал, чтобы забыть, что он имел в виду. Что он имел в виду? Какая-то зачаточная идея возникла у него в голове после обеда, и он намеревался допросить ее, на манер Лисия, но пал жертвой сладкозвучного и медоточивого качества слов своих и обронил семя. Но это, несомненно, было подтверждением того, что он прочитал о том, что сказал другой в его диалоге с молодым человеком, который только что что-то услышал и мог повторить это только так, как он это запомнил. Ах, эти ораторы знают, что вспоминают, – подумал он – и знают то, что они знают. Знать – это лучше, чем записывать, и, должно быть, удовлетворенный этим признанием, он заснул и увидел во сне Джехути, властного Ибиса с чернильным клювом, сеятеля снов среди диалектиков и риторов.