Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

Салон Омаровых был одним из самых популярных в неконформистском художественном мире; он даже пустил корни в официальный артистический мир. Сам Владимир Александрович был блестящий иллюстратор легально издаваемых книг классической литературы. В то же время это не мешало ему создавать свою живопись, довольно модернистскую, и даже участвовать в полупризнанных выставках — в Москве, Киеве, Ленинграде и Новосибирске. <…> Квартира его на Речном вокзале была почти сказочная и могла вместить необъятное число гостей. Она напоминала дворянские дома 19-го века: столько в ней было умело и художественно расставленной антикварной мебели. Каждая такая «вещичка» — по западным ценам — стоила сотни тысяч долларов. На стенках висели старинные портреты — русских государственных деятелей 18-го и начала 19-го века. В одном углу — богатый иконостас: Омаров был церковно-верующим человеком, хотя и без особого углубления в духовные вопросы.

Его супруга, Алла Николаевна, пышная дама тридцать пяти лет, милая, мягкая, но соблюдающая интеллигентское достоинство, работала в библиотеке научным сотрудником.

<…>.

Водка целиком изгонялась из этого хозяйства, но только потому, что на этой почве бывали эксцессы. Зато ликерам и наливкам — в маленьких драгоценных хрустальных рюмочках — отдавалось безграничное предпочтение: ни в одном «подпольном» салоне Москвы не подавали к столу столько разнообразных и бесчисленных видов ликеров и наливочек. Ликеры доставлялись из лучших магазинов Москвы, а вот наливочка, к которой Алла Николаевна питала расположение, изготовлялась по-домашнему, в чем Алле Николаевне усердно помогала ее мать-старушка, тоже большая охотница наливок и умеющая их по-старинному и весьма качественно приготовлять.

Две полные, розовощекие дочки Омаровых завершали благополучную картину этого семейства[116].

— В общем, пиздец, — ностальгически вздыхает Дудинский. — Экстаз полнейший.

— Если это был такой экстаз, — спрашиваю я, — и вас никто не трогал, то почему же Мамлеевы уехали, как только появилась возможность?

«А хуй его знает», — читаю я в глазах Игоря Ильича, забегавших по столу в поисках несуществующей подсказки. Он долго и жадно глотает пиво, его острый кадык завораживающе двигается в тонком, почти пергаментном цилиндре шеи. Я оглядываюсь по сторонам и, к слову, замечаю хорошо известную мне по фотографиям картину Дудинского — «Торжество торжеств» (также известна как «Триумф торжества»): розово-краплачная аппликация из разных тканей с цветочным орнаментом. Похоже на прямоугольный лоскут метафизической пижамы или пиратскую копию пластинки с югославским психоделическим роком. Пока длится неожиданное от Дудинского молчание, я подмечаю одну тревожную деталь. На стенах висят всевозможные «Триумфы торжества», на диване лежит громоздкий черный ноутбук, по полу разбросаны фантики — видно, что в доме живут вполне живые люди, но чего-то как будто не хватает. И тут я понимаю, чего именно: в квартире нет ни одной книги. С осознанием этого на ум мне приходит такое воспоминание поэта Михаила Гробмана, описывающего библиотеку Мамлеева времен заката Южинского кружка: