Ожидание

Продавщица сказала что-то неразличимое – ее голос звучал глухо, как через толстый слой ваты. Невнятные слова казались совсем не эдемскими и при этом разрозненными, ломаными: точно небрежно вырванными из какого-то другого, более сухого языка. Саша покачала головой и быстро зашагала прочь. Спокойный солнечный свет будто резко потускнел. Утренняя легкость пропала, за считаные секунды улетучилась из тела. Обрывки неприятных воспоминаний и предчувствий посыпались в сердце мелкой трухой. Отчаянно хотелось стереть из памяти встречу с продавщицей мидий, с регистратурной служащей, со всеми, кто напоминал о нежданном, ошибочном, вычеркнутом из жизни дне…

После рыночной площади Саша долго не могла прийти в себя, справиться с беспорядочными гулкими ударами в груди. А когда наконец удалось успокоить сердечный ритм, внутри заныла белесая сырая пустота.

С этой пустотой Саша продолжила прогулку к вокзалу. Отяжелевшим, замедленным шагом прошлась по торговым туристическим улочкам. Некоторые из них были еще дремотными, прищуренными, с опущенными жалюзи; другие уже начали активно просыпаться, распахивать яркие манящие глаза магазинов, арт-галерей, кондитерских, фастфудов. За прохладными стеклами все сияло радостной бодрой свежестью. И лишь в витрине антикварной лавки на косом комоде грустно темнела массивная бронзовая лампа – в точности такая же, как в гостиничном номере.

Нарастающий день был нежарким, чуть ветреным. Во влажном текучем воздухе уплотнялся и крепнул городской шум. Все чаще раздавался надсадный треск мотоциклов, всплескивались оживленные уличные разговоры. Все крепче пахло людской суетой, карамельно-цветочными парфюмами, свежей выпечкой. Мимо Саши скользили туристы – в неспешном, бездельно-расслабленном темпе; ныряли взглядом в сверкающие озера витрин, протискивались в узкие двери сувенирных лавок – туда, где Анимия уменьшалась до пестрых открыток и разноформенных рельефных магнитиков.

Саша тоже зашла в одну из лавок – на углу с переулком, круто уходящим вниз, к ослепительно-синему, почти вплотную подступившему морю. Такому обыденному, никого не изумляющему своим близким присутствием. Море чувствовалось и внутри, вливалось солоноватым ветром, беспокойными криками чаек. Его влажное дыхание шевелило прозрачно-легкую занавеску в дверном проеме, раскачивало плетеные подвесные светильники.

Лавка была заполнена цветастыми футболками, кепками, кружками и декоративными тарелками с изображениями города; мешочками сушеных анимийских трав и пряностей, брусками пахучего мыла, корзинами с вином и сухофруктами. Все это коммерческое изобилие сочилось яркими щедрыми оттенками солнца. Анимия здесь казалась концентрацией вечного праздника и безмятежности. Непроницаемым для земных бед уголком беззаботного пиршества. В этой лавке создавалось впечатление, что никакие горести не могут омрачить такую незамысловатую, бесхитростную, искреннюю радость солнечных красок.

На одном из стеллажей, нагруженных открытками и путеводителями, Саша с удивлением обнаружила свой старый альбом. Тот самый, который она купила много лет назад, еще будучи школьницей… В скользкой суперобложке с изображением бело-терракотовых домиков и сияющего моря. Не похожий, не такой же, а как будто именно тот самый. Слегка запылившийся, с подклеенным уголком суперобложки (мама нечаянно надорвала два года назад, когда вытирала пыль в шкафу и переставляла книги). Высокая смуглая туристка в соломенной шляпе равнодушно повертела альбом в руках и небрежно бросила обратно – даже не раскрыв, не полистав.

Выйдя из лавки, совсем опустошенная, потерянная Саша отправилась бродить по тихому жилому району. По кварталам с одноэтажными сливочно-белыми домиками. Из садов тянулся теплый запах абрикосов – уже спелых, но по-прежнему жадно впитывающих солнце. Глубокий аромат мякоти и бархатистой кожуры. Саше подумалось, что Анимия отличается какой-то особенной внятностью, отчетливостью запахов. Резкой живой определенностью цветов и оттенков. И вместе с тем – неясностью и переменчивостью витающей в воздухе энергии.

Ближе к полудню, когда жара все-таки разлилась над городом и солнце начало нещадно припекать макушку, Саша наконец вышла в оживленный привокзальный район, к пестрым многоквартирным зданиям, к широким тротуарам; очутилась на Центральной улице, засаженной платанами. По асфальту здесь стелились кружевные бледно-серые тени – словно разбавленные прохладной водой. Нежаркий ласковый свет проникал сквозь узоры листьев, непрерывно шевелился, рисуя на земле причудливые фигуры. Саша немного передохнула в этой узорчатой свежести; остановившись, прикоснулась к мощному высокому стволу – зеленоватому, с обширными бледными пятнами отшелушенной кожи. От дерева исходило мягкое, сонное, как будто животное тепло. Но внутри по-прежнему чувствовалась сырая опустелость: платановая теплота не доходила до сердца.