Пандемия любви

– Вот о ней я как раз и думаю. А ресницы у неё не те что вокруг. Не как у пошлых Барби. Они просто невероятные, я таких ещё не видел, – тряхнул гривой Коновалов. – Да она и косметикой почти не пользуется, а лицо прозрачное, словно из фарфора. И волосы цвета шоколада. Таких не бывает.

– У-у-у… это уже серьёзно. Экзитус леталис. Ты знаешь, друг мой, что незнание диагноза не освобождает от лечения? Да тебе впору уже санитаров заказывать – и в палату. И сиделку приставить с большими сиськами, чтоб отвлекала от грустных мыслей.

Коновалов не улыбнулся, он сидел, задумчиво глядя перед собой. Было видно, что реплика друга не произвела на него ни малейшего впечатления. Заметил это и Глотов, и его лицо приняло обеспокоенное выражение.

– Да, похоже, судьба – это не дело случая, а вопрос выбора. Тебя снова затягивает в воронку, и ещё неизвестно, чем всё это кончится. Помяни моё слово… а, ладно, – махнул он рукой, – не хочу каркать… – Он налил себе водки и опрокинул в горло одним махом.

Коновалов продолжал сидеть, машинально покачивая ногой.

– «Мама, ваш сын прекрасно болен… у него пожар сердца…» – пробормотал он и криво усмехнулся.

– Это ещё что за бред? – поднял брови Глотов.

– Игорь Андреевич, это Маяковский, – равнодушно заметил Коновалов.

Глотов страдальчески повёл бровями, а потом долго сидел молча, курил и хмурился, думая о чём-то своём. Наконец он снова взглянул на друга.

– Что ж за чертовщина такая? Ну вот почему у тебя от баб одни проблемы и ничего, кроме проблем? Нет бы нашёл чего попроще, а то, чувствую, и эта опять с вывертом будет. Да ещё с каким! Вот не люблю я этих дел до ужаса. По мне, знаешь, лучше синица в руке, чем утка под кроватью. Ну ты же светлая голова, умница, железный мужик, зачем тебе вся эта муть? Только от одного ярма избавился, и на тебе – новое нашёл. И что главное – прямо, можно сказать, под моей дверью! А теперь выясняется: она, видите ли, не обращает на него внимания. Да где это видано? Если хочешь знать моё мнение, так я скажу: это тянет на «Оскар». Или она первостатейная артистка или ненормальная. Другая бы уже вся слюнями истекла.

– Вот именно поэтому мне нравится она, а не другая, – устало заметил Коновалов.

– А, так ты и мазохист к тому же? – притворно восхитился Глотов. – Ну, брат, тогда не знаю. Смотри сам. Тогда я умываю руки. И вот тебе мой совет от всей души: завязывай с этой петрушкой, пока не поздно. А кстати, сегодня-то она где, наша принцесса Грёза? А то принц Очарованье весь в томлении.

– Глотов, ты осёл, – со вздохом сказал Коновалов. – Да как ты не понимаешь, её некому защитить.

– Робин Гуд, ядрёна корень! – вытаращил глаза Игорь, отшвырнув тарелку на угол стола. – Ты, блин, неисправим. Поэтому бабы будут всю жизнь помыкать тобой, удобно сидеть на твоей лохматой башке и болтать ногами. Вот где она сегодня, скажи мне, пожалуйста?

– Поехала к маме.

– Отлично. А ты говоришь – защитить некому. Сам же рассказывал: у неё отчим и братья. Не сирота ведь. Ты ж так угробишь себя. Лучший способ продлить жизнь, Коновалов, – не укорачивать её!

– Слушай ты, любитель афоризмов, – разозлился наконец Коновалов, – воистину у оптимистов сбываются мечты, а у пессимистов – кошмары. Зато, знаешь… поговорив с тобой, я точно понял одно: я женюсь на ней. Обязательно женюсь, Глотов, и ты напьёшься у меня на свадьбе как свинья.

Глотов заржал так, что у Коновалова заложило уши.

– Как же я люблю тебя, скотина! Ну куда я от тебя денусь? Буду делать всё, что скажешь. Любой каприз за ваши деньги. Хочешь, завтра принесу ей в зубах букетик фиалок? Растоплю её ледяное сердце, и она сбросит тебе с балкона кружевной платочек. В конце концов, мы же тоже не хухры-мухры, Олегыч, и кое-что умеем, знаем, как растапливать девичьи сердца.

Коновалов хмыкнул и показал ему свой пудовый кулак.

– Ты настоящий придурок.

– Да-а, – задумчиво заключил Глотов, – а ведь, знаешь, мы с тобой стареем, брат. Даже вторую бутылку не добили.

* * *

В пятницу Лена выбралась наконец к маме.

У них в квартире было непривычно пусто и тихо. Плиточник отпросился до понедельника, а мальчишки с отчимом вырвались на свою любимую «Горбушку», и теперь их скоро не жди. А им с мамой, впервые за много месяцев, удалось наговориться всласть. И это было такое счастье, что даже глаза щипало. Тишина, вкусный обед, мамины глаза и горячий чай необыкновенно располагают к откровениям, и Лена сама не заметила, как выложила маме абсолютно всё: и про мужа, и про Коновалова, и про всё остальное, хотя в первоначальном замысле делать этого не собиралась – хотела ограничиться версией «для всех». Всем, кроме Светки, она озвучивала дежурный вариант «ушла от мужа и снимаю комнату».