Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г.

Но дело было бы не в речах и не в Думе. Тогда начались бы непосредственные выступления масс, погромы имений, «явочный порядок» на фабриках, всеобщие забастовки, вооруженные сопротивления, террор, вплоть до восстаний включительно. Что стали бы против этого делать кадеты? Теперь мы на это можем ответить. Мы и раньше, и позже их увидели в действии. В декабре 1905 года мы только слышали их советы, обращенные к власти: снять исключительные положения, войска удалить. А в 1917 году мы их самих увидели властью и наблюдали их действия; они поторопились уничтожить полицию, сместить всех губернаторов и подчиниться «воле народа». В этом основная слабость не только революционных правительств, но и тех либеральных правительств, которые своим происхождением обязаны революции. Они, не изменяя себе, не могут силой с нею бороться. Это противоречит всей их идеологии, их недавнему прошлому. И кадетское министерство не смогло бы справиться с этой задачей. Его положение было бы труднее других. Историческая власть, Государь ему не доверял и позволил бы ему меньше, чем мог позволить другим, а революционные массы от него требовали бы больше уступок, чем от лиц с ними в прошлом не связанных.

Кадетское министерство стало бы потому не «зарубкой» против революции, а первой ступенью, по которой Россия скатилась бы к ней. 1906 год предварил бы то, что потом представил 1917 год. Конечно, власть тогда была крепче, народ несравненно менее революционно настроен, и войска не были заняты фронтом. Революционные эксцессы могли быть в 1906 году легко раздавлены силой. Это, конечно, возможно. Но сделали бы это уже не кадеты, не либеральные партии и не либеральные меры. Это сделал бы старый режим и – хотя бы на время – опять восторжествовал бы тогда не только над революцией, но и над компрометировавшим себя либерализмом. Кадетское министерство не в спокойное мирное время, а для борьбы с революцией, было игрой, в которой выиграть было нельзя. Победила бы или революция с революционным диктатором, или прежний порядок, который при виде опасности нашел бы сильного защитника. Одно было исключено – торжество либеральных начал. Нм служить нужно было иначе, а не так, как хотела служить 1-я Дума.

В 1906 году кадеты этого еще не понимали. Подлинных уроков истории они еще не прошли. Но печальные результаты имела уверенность Милюкова, будто своим планом он убедил не только Трепова, но через его посредство и Государя. Он счел, будто Государь принципиально согласился на кадетское министерство. Под впечатлением этой уверенности он потом, в непримиримом тоне, разговаривал со Столыпиным, с гр. Гейденом и с Муромцевым, когда они говорили с ним совсем о другом. И потому он потом так вознегодовал на «царедворца и честолюбца» Столыпина, который будто бы ему готовое кадетское министерство сорвал.

Это, в общем, понятно. Но в этой картине было неясно одно: роль в ней Трепова. Мемуары Извольского на нее бросают неожиданный свет.

Трепов в нашей новейшей истории – воплощение противоречий. Либеральная общественность считала его своим главным врагом. Она в нем помнила только знаменитую фразу приказа: «Патронов не жалеть». Одним из первых условий, которое в 1905 году она ставила Витте, было удаление Трепова. В июне 1906 года, когда Милюков уже вел с Треповым переговоры, Винавер в речи по делу о подпольной типографии в департаменте Министерства внутренних дел обличал в погромной работе именно Трепова. Витте рассказывал и писал, какое роковое влияние на Государя имел Трепов в качестве дворцового коменданта и как он с либеральным курсом Витте боролся. Эта одна сторона его личности. Но есть и другие. В совещании о булыгинской Думе он против правых отстаивал ст. 49, которая не допускала до Государя законопроектов, отвергнутых квалифицированным большинством голосов; отстаивал без успокоительных слов, как другие, а с грубой откровенностью заявив, что это «ограничение самодержавия», но полезное для государства. Он же, по-видимому, посоветовал дать автономию университетам. Он был свободнее многих других от рутины и не боялся новых путей. Преданность же его Государю была так установлена, что он мог позволить себе то, на что другие бы не посмели решиться.

Это помогает понять, почему именно Трепов мог решиться не только на разговор с Милюковым, но и на план кадетского министерства. Самая же мысль, как оказалось, пришла ему в голову еще до разговора с Милюковым. Коковцев рассказывает, что 6 мая, в день рождения Государя, т. е. когда только что состоялось принятие адреса, Трепов на приеме удивил его вопросом, как он смотрит на идею министерства, ответственного перед Думой, и возможно ли после создания Думы сохранить министерство, зависящее исключительно от Монарха? Такой разговор был не по времени и не по месту, и Коковцев его не поддержал; но это показывает, что до переговоров с Милюковым у Трепова каким-то загадочным образом уже была для этого готова почва.