Первый день весны

Я опустила голову на подушку. Надзирательница была так близко, что я смогла ухватить ее прядь и зажать в кулаке.

— Есть хочу, есть хочу, есть хочу… — шептала я, пока мои веки не отяжелели, и перед тем как они сомкнулись, прошептала: — Назови меня «милой» еще раз.

— Что, милая? — ответила она.

А потом я заснула, а когда проснулась утром, надзирательница уже ушла. Прядь желто-коричневых волос так и осталась в сомкнутых пальцах, спутанная и мертвая…

Я теснее прижала Молли к себе. Дочка хныкала, и я почувствовала, как она сжимает и разжимает кулак, цепляясь за складки моего джемпера. Ей нравилось здесь. Ей нравилась Линда. Но нужна была я.

— Я не оставлю тебя, милая, — сказала я ей в плечо. — Я не оставлю тебя.

Крисси

Вернувшись из больницы, я старалась как можно меньше бывать дома. Знала, что если сделаю что-то, что рассердит маму, она может рассказать полиции про Стивена или дать мне еще таблеток-драже, а я была не в настроении ни для того, ни для другого. Иногда мама сердилась, если я отсутствовала дома слишком часто, потому что, как она утверждала, это значит, что я ее не люблю. Но чаще она сердилась, если я была дома, потому что дома я все время делала то, что ее раздражало, — например, просила еды. Я решила, что мама, наверное, дала мне таблетки-драже, чтобы попытаться превратить меня из плохого ребенка в хорошего, а если она будет видеть меня, то поймет, что я так и осталась плохой, и может попытаться сделать что-нибудь еще, чтобы превратить меня в хорошую. Так что безопаснее было держаться подальше.

— Твоя мама будет удивляться, почему тебя еще нет дома, Крисси, — всегда говорила Линдина мамочка, когда я задерживалась в их доме до ужина. Она имела в виду: «Удивляюсь, почему ты еще здесь, Крисси», — но я притворялась, будто не понимаю этого.

— Нет, не будет, — всегда отвечала я. — Она никогда не задумывается, где я.

Хорошее отношение Линдиной мамочки ко мне из-за того, что я побывала в больнице, оказалось недолгим.

По улицам все еще расхаживали полицейские, они по-прежнему стучались в дома и разговаривали с детьми, и мамочки продолжали болтать об этом через ограды, разделявшие дома. Линдина мамочка почти не болтала о происходящем, она вообще никогда особо не участвовала в разговорах и делах других мамочек. Наверное, потому, что слишком старая. Когда становишься старым, то, если много болтать, можно заработать сердечный приступ.

В воскресенье я осталась после службы в церкви, чтобы помочь Линде и ее мамочке сложить подушки для коленопреклонения обратно на скамьи, и мамочка Роберта помогала тоже. Она все время вздыхала, цокала языком и повторяла:

— Не знаю, ох, не знаю…

Линдина мамочка ничего не говорила, поэтому мамочка Роберта вздыхала, цокала языком и повторяла свое «не знаю, ох, не знаю» все громче и громче, пока наконец не уперла руки в боки и не заявила:

— Вообще-то я не должна тебе говорить. Правда, не должна.

— Не нужно мне ничего говорить, — отозвалась Линдина мамочка.

— Я действительно не должна говорить. Только не при детях, — продолжила охать мамочка Роберта.

— Да, я уверена, что ты не должна, — сказала Линдина мамочка и пошла к чулану за метлой. Мамочка Роберта последовала за ней.

— Ты слышала, что говорят, верно? — сказала она.

— Не думаю, — ответила Линдина мамочка. Она подметала проход между скамьями, а мамочка Роберта ждала, пока та спросит, о чем же говорят. Когда она поняла, что Линдина мамочка не собирается спрашивать, снова пошла за ней.

— О том, почему они задают детям все эти вопросы. Ты же слышала, да?

Линдина мамочка продолжила подметать.

— Это просто слухи, — отозвалась она. — Ничего такого, что следовало бы слышать.

— Они говорят, что это, должно быть, сделал ребенок, — сказала мама Роберта. На миг Линдина мамочка прекратила подметать и оперлась на метлу. Потом продолжила работу. — Ты меня слышала? — спросила мамочка Роберта. — О том, что это сделал ребенок?

— Слышала, — ответила Линдина мамочка.

— Ужасно, правда? Просто жутко. Меня мороз пробрал до костей, когда я это услышала.

Она вовсе не выглядела промерзшей до костей. Она выглядела так, как выглядят дети, когда возвращаются из школы в день рождения с открытками в руках, — розовощекой и надутой от гордости. Линда была в другом конце церкви, убирая в коробку принадлежности для воскресной школы, поэтому не слышала разговор мамочек, но я была прямо позади них — притаилась между скамьями. Пригнулась так низко, что мамочки не видели меня.

— Конечно же, ты будешь гадать… — начала мамочка Роберта.

— Не буду, — возразила Линдина мамочка. Она подметала тот же кусок пола, который уже подмела до этого, хотя он теперь был совершенно чистый.

— Ты будешь гадать, кто это мог сделать, — продолжила мамочка Роберта. — Я сломала весь мозг, но я не знаю детей постарше. У меня нет детей-школьников, таких как твоя Линда, — а это должен быть кто-то из тех, кто старше.