Песнь о Трое

– Все это внушило такое отвращение Гелену, сыну-жрецу, что он предпочел удалиться в изгнание. Я перехватил его у выхода из города в надежде, что его разочарование окажется достаточно велико, чтобы позволить ему рассказать мне о троянских оракулах. Он сидел у алтаря Аполлона Фимбрея, который, по его словам, велел ему рассказать мне обо всем, что я пожелаю узнать. Я пожелал узнать все предсказания оракулов для Трои – утомительное занятие. Гелен пересказал тысячи! Однако я получил то, что мне было нужно.

– Великая удача, – заметил Агамемнон.

Одиссей оттопырил губу.

– Удачу, мой господин, – ровным тоном заявил он, – слишком переоценивают. К успеху ведет не удача, а тяжкий труд. Удача – это то, что случается, когда играют в кости. Тяжким же трудом успех достается человеку, упорно идущему к цели.

– Да, да, да! – Верховный царь раскаивался за неудачно выбранные слова. – Одиссей, я приношу извинения! Тяжкий труд, всегда тяжкий труд! Я знаю, я согласен. Так что там насчет предсказаний оракулов?

– Что касается меня, то из этих тысяч только три могут быть нам как-то полезны. Хорошо, что ни одно из них не является непреодолимым препятствием. Они звучат примерно так: Троя падет в этом году, если у ахейских вождей будет лопатка Пелопа[28], если на поле боя выйдет Неоптолем и если Троя лишится палладия Афины Паллады.

От возбуждения я подпрыгнул:

– Одиссей, лопатка Пелопа у меня! Царь Питфей подарил ее мне после смерти Ипполита. Старик любил меня, а это была его самая драгоценная реликвия. Он сказал, что лучше пусть она достанется мне, чем Тесею. Я взял ее с собой на… э-э… удачу.

Одиссей усмехнулся.

– Разве это не удача? – спросил он Агамемнона. – На Неоптолема мы возлагаем большие надежды, поэтому об этом я уже позаботился. Остается палладий Афины Паллады, которая – вот удача – моя покровительница. Моя, моя!

– Одиссей, ты начинаешь меня раздражать, – заметил верховный царь.

– А, о чем это я? Палладий. Что ж, придется раздобыть этого древнего идола. Это самая большая городская святыня, и ее потеря будет для Приама тяжелым ударом. Насколько я знаю, статуя находится где-то в подземном святилище в крепости. Секрет хранят как зеницу ока. Но я уверен: у меня получится его разгадать. Труднее всего будет вынести ее – говорят, она очень большая и тяжелая. Диомед, ты пойдешь со мной в Трою?

– С радостью!

Поскольку все важное мы обсудили, совет был окончен. Менелай остановил Одиссея в дверях и, взяв за плечо, с тоской спросил:

– Ты увидишь ее?

– Да, наверно.

– Скажи ей, я хотел бы, чтобы ей удалось до меня добраться.

– Скажу.

Но когда мы возвращались к дому Одиссея, он сказал:

– Не скажу ни за что! Елену ждет секира, а не теплое местечко на ложе Менелая.

Я рассмеялся:

– Хочешь поспорить?

– Мы пролезем по сточной трубе?

Это был мой первый вопрос, когда мы уселись разрабатывать план действий.

– Ты, но не я. Мне нужно попасть к Елене, не вызывая подозрений, поэтому я не могу выглядеть как Одиссей.

Он вышел из комнаты, но тут же вернулся с короткой грозной плетью из четырех ремней, каждый из которых заканчивался зазубренной бронзовой шишкой. Я ошеломленно смотрел на него и на плеть, пока он не повернулся ко мне спиной и не принялся стягивать с себя хитон.

– Высеки меня.

Я подскочил от ужаса:

– Ты сошел с ума? Высечь тебя? Я не могу!

Его губы вытянулись в ниточку.

– Тогда закрой глаза и представь, что я – Деифоб. Меня нужно высечь – как следует!

Я обнял его обнаженные плечи:

– Проси все, что хочешь, но не это. Высечь тебя, царя, словно беглого раба?

Посмеиваясь, он прижался щекой к моей руке:

– Что такое несколько лишних шрамов для моего искромсанного тела? Я должен выглядеть как беглый раб, Диомед. Какое зрелище для троянцев может быть приятнее окровавленной спины раба, бежавшего от ахейцев, а? Бери плетку.

Я покачал головой:

– Нет.

Он помрачнел:

– Диомед, возьми плетку!

Я нехотя взял. Он нагнулся. Я раскрутил четыре ремня вокруг своей кисти и опустил их на его кожу. Появились розовые рубцы; с отвращением я смотрел, как они набухают.

– Ударь посильнее, – нетерпеливо сказал он. – Даже кровь не выступила!

Я закрыл глаза и сделал так, как мне было велено. Всего я нанес ему десять ударов этим гнусным орудием; каждый раз, опуская его, я рассекал кожу Одиссея до крови, оставляя шрамы – клеймо беглого раба, которое останется с ним на всю жизнь.

Потом он поцеловал меня.

– Диомед, не горюй так. На что мне красивая кожа? – Он поморщился. – По-моему, достаточно. Как выглядит, ничего?

Я молча кивнул.

Он сбросил набедренную повязку и прошелся по комнате, оборачивая вокруг бедер грязную льняную тряпку, всклокочивая себе волосы и измазывая их сажей из жаровни. Я мог поклясться, что его глаза сверкали от удовольствия. Потом он протянул мне кандалы.

– Заковывай, аргивский тиран!

Я снова сделал так, как мне было велено, понимая, что порка причинила мне большую боль, чем ему. Для Одиссея это было просто средство достижения цели. Пока я стоял на коленях, заклепывая бронзовые манжеты у него на лодыжках, он рассказывал про свой план: