Петр Первый

Ранним утром 10 июля в лагерь турок отправился трубач с письмом Шереметева к визирю. «Вашему сиятельству, — писал Шереметев, разумеется, с одобрения Петра, — что сия война не по желанию царского величества, как, чаем, и не по склонности султанова величества, но по посторонним ссорам». Шереметев предлагал «сию войну прекратить возобновлением прежнего покоя, которой может быть ко обеих стран пользе и на добрых кондициях. Буде же к тому склонности не учините, то мы готовы и к другому, и бог взыщет то кровопролитие на том, кто тому причина, и надеемся, что бог поможет в том нежелающему. На сие ожидать будем ответу и посланного сеге скорого возвращения».

Прошло несколько часов томительного ожидания, а ответа все не было — в шатре вязиря велись бурные споры. Непримиримую позицию занял крымский хан — никаких переговоров, только атака. Ему казалось, что лагерь русских, расположенный на возвышенности и потому просматриваемый как на ладони, станет предметом легкой добычи. Он уже прикинул, сколько выручит за трофеи и пленных. Хана поддерживал граф Понятовский, военный советник визиря, представлявший интересы шведского короля.

Между тем каждый час, проведенный в окружении, не усиливал, а ослаблял русские войска: армия оказалась без продовольствия, лошади — без корма. В лагере испытывали недостаток воды, ибо подступы к реке простреливались находившимися на противоположном берегу татарами и шведами. Впереди, сколько хватал глаз, дым неприятельских костров, табуны лошадей. Передовые части противника находились всего в нескольких сотнях шагов: видны были фигуры янычар, слышались обрывки незнакомой речи.

Вторые сутки в русском лагере не смыкали глаз ни солдаты, ни генералы. Даже железные нервы Петра не выдерживали огромного напряжения. «Как рассказывали мне очевидцы, — записал в дневнике датский посол, — царь, будучи окружен турецкой армией, пришел в такое отчаяние, что как полоумный бегал взад и вперед по лагерю, бил себя в грудь и не мог выговорить ни слова. Большинство окружавших его думало, что с ним удар. Офицерские жены, которых было множество, выли и плакали без конца». Вопли были слышны и среди придворных дам Екатерины. Петр еще 9 июня предложил ей оставить армию и отправиться в Польшу, где можно было в безопасности и не терпя лишений ожидать конца похода, но Екатерина наотрез отказалась это сделать.

В стан визиря отправился второй парламентер. Шереметев ждал «скорой резолюции».

Визирь ответил согласием вести мирные переговоры, и в тот же день в турецком лагере появился подканцлер Петр Шафиров в сопровождении подъячего, трех переводчиков и двух офицеров для связи. Вопреки ожиданиям визирь не проявил ни высокомерия, ни надменности. Опытный дипломат Шафиров обратил внимание на, казалось бы, незначительную деталь: восседавший по своему обыкновению на подушках визирь предложил сесть и ему. Турецкие чиновники, как известно, учтивостью не отличались. Наблюдательным взглядом Шафиров усмотрел в этом жесте готовность вести переговоры. Все остальное было делом дипломатической техники. Здесь тучный Шафиров проявил присущую ему ловкость.

Для оформления мирного договора понадобилось менее двух суток. Его условия и поспешность, с которой он был заключен, вызвали пересуды современников, затруднявшихся ответить, как Шафирову удалось заключить мир с минимальными уступками. Одни связывали успешное завершение переговоров с дарованиями, ловкостью и проницательностью Шафирова, другие приписывали успех бриллиантам и прочим драгоценностям Екатерины, которая будто бы безропотно пожертвовала их для подкупа визиря, третьи соединяли дипломатические способности подканцлера с щедростью будущей императрицы.

Покров загадочности развеялся несколько позже, когда появилась возможность сопоставить обстановку, сложившуюся в обоих лагерях. Стороны, участвовавшие в переговорах, располагали данными о том, что творилось в их собственном лагере, и не были осведомлены о положении в стане противника.

Визирь, формулируя условия мира, разумеется, не подозревал, что в кармане Шафирова лежала составленная царем инструкция, уполномачивавшая подканцлера на далеко идущие уступки. Ради заключения мира Петр соглашался вернуть все завоеванные территории не только туркам, но и шведам. Более того, царь готов был уступить шведам даже Псков, а «буде же того мало, то отдать и иные провинции».

Эта инструкция была вручена Шафирову 10 июля, то есть накануне его отправления в турецкий лагерь. На следующий день, когда под договором визирь и Шафиров еще не поставили своих подписей, гонец доставил подканцлеру новое предписание Петра, свидетельствовавшее о крайне тяжелом положении русской армии: «ежели подлинно будут говорить о миру, то ставь с ними на все, чего похотят, кроме шклавства» (то есть сдачи в плен). Чтобы избежать плена, царь соглашался вернуть все приобретения: Азов, Таганрог, побережье Балтийского моря — все земли, стоившие стране двух Азовских походов, двух Нарв, Лесной и Полтавы. В жертву отдавалась даже Ингрия с «Парадизом», которым так дорожил Петр.