Пилсудский

В 17 часов на мосту Понятовского состоялся разговор Пилсудского с президентом Войцеховским, который должен был предопределить дальнейший ход событий. Если бы глава государства стал на сторону протестующих армейских частей, то положение кабинета Витоса стало бы очень трудным, прямо-таки безнадежным. А такая возможность не исключалась. Собеседники знали друг друга и поддерживали дружеские отношения издавна. Вместе печатали «Роботника», когда Витос еще не имел представления о своей будущей политической карьере. Впрочем, было секретом полишинеля, что президент не питал симпатии к новому правительству и мыслями своими был ближе Сулеювеку.

Все расчеты оказались тщетными. Войцеховский стал на сторону закона. Лопнула надежда на бескровный переворот. Позиции правительства укрепились. Увереннее почувствовали себя преданные ему войска. Конфликт приобретал неблагоприятный для Маршала поворот. Он стал меньше напоминать стихийный протест, вызванный приходом к власти не пользовавшихся популярностью в обществе партий, а больше походить на обыкновенный мятеж, в котором политики в военных мундирах, позабыв слова присяги, пытаются с оружием в руках диктовать свою волю конституционным органам государственной власти.

Маршалу осталось только надеяться на то, что победителей не судят. Впрочем, в его руках было больше козырей, чем у противника. Его поддерживали левые партии, а это означало, в частности, возможность парализовать забастовками движение воинских эшелонов, естественно, противника, а не своих. На его стороне были и симпатии варшавской улицы.

Учитывая все эти аргументы, Пилсудский был ближе к победе. Он же в эти минуты пал духом и фактически отдал командование генералу Орличу-Дрешеру. Только ли потому, что обладал слабой психикой, на что обращают внимание некоторые биографы? Наверное, нет.

«Я была поражена тем, как он выглядел, — вспоминала Александра Пилсудская. — В течение последних трех дней он постарел на десять лет. Он словно иссох наполовину, кожа лица была пергаментно-бледной и странно прозрачной, словно освещенная изнутри. Глаза от усталости ввалились. Только раз еще я видела мужа в подобном состоянии — это было за несколько часов до его смерти. <…> Те три дня оставили на нем безжалостный отпечаток до конца жизни. Он не смог уже обрести своего прежнего спокойствия, умения владеть собой. Казалось, что какой-то непомерно большой груз лег на его плечи…»

Было бы неверно этот глубокий внутренний надлом объяснять исключительно строением психики. Он был также следствием драматической внутренней борьбы, которая в конечном счете еще сильнее должна была укрепить в нем абсолютистские поползновения. Ведь коль скоро преодолел сомнения и шел дальше, высоко подняв голову, он должен был признать достойным каждый свой поступок. Поставить себя выше конституции, закона, президента, правительства, долга, обусловленного воинской присягой. Без преувеличения можно сказать, что именно в майские дни он стал диктатором не только в политическом смысле, но и преодолел своего рода психологический барьер.

После трех дней борьбы противник был сломлен. Вечером 14 мая президент и правительство решили подать в отставку. В Вилянув[129], где на последнем этапе боев нашли укрытие высшие власти Речи Посполитой, прибыл маршал Сейма Мачей Ратай, который в соответствии с конституцией временно исполнял функции главы государства. Утром следующего дня он заявил прессе: «Я решил принять отставку правительства. В ближайшие часы будет назначен новый кабинет министров. Теперь я жду прибытия Маршала Пилсудского».

Вроде бы все возвращалось в норму, и в жизни государства вновь воцарился конституционный порядок. Это и должно было засвидетельствовать сделанное Ратаем заявление. Но в нем просматривалась и другая реальность: формально стоявший во главе государства Ратай не в состоянии принять правомочных решений, не выяснив волю Маршала. В истории Польши начиналась новая эпоха — эпоха диктатуры Юзефа Пилсудского.

8. Диктатор

Один из наиболее часто эксплуатировавшихся элементов «белой» легенды Пилсудского заключался в утверждении, что он якобы никогда не имел диктаторских поползновений. «После переворота, — писал Владислав Побуг-Малиновский, — Маршал не думал о диктатуре. Наоборот, он втиснул польскую жизнь в рамки действующего до тех пор формального права, вернее, сохранил ее в этих рамках». Внешне, по крайней мере во второй своей части, это заявление соответствовало истине. Пилсудский, в самом деле, старался, чтобы жизнь страны как можно скорее вернулась на рельсы легализма. Но это он делал отнюдь не из-за отвращения к диктатуре и симпатий к правопорядку, а четко следуя политическим интересам.