Пламя войны

Пятая и шестая шеренги, наоборот, вооружены самыми длинными пиками — длина копья бойца пятой шеренги зачастую вдвое превосходит длину пики «смертника» и втрое — человеческий рост. Их возможно удержать лишь двумя руками, да и то набирают в эти шеренги самых физически сильных бойцов. Свое оружие они держат не справа, а слева, чтобы не мешать атаке первых рядов: пятая — на уровне бедра и шестая — на уровне груди. Так что на самом деле, как бы ни страшно было двигаться в первых рядах, бойца всегда прикрывает еще три пики помимо собственной, а противника, сумевшего подобраться слишком близко, я всегда могу приголубить ударом алебарды сверху. Ну или же пырнуть его копейным наконечником через плечо товарища.

— Алебардщики! Вперед!

О нет! Я ждал этой команды, как только увидел стену вагенбурга, но как же страшно выходить вперед! Тут и там валяются тела лехов и наших стрельцов, смерть уже собрала кровавую жатву с обеих сторон и не собирается останавливаться — и от этого становится по-настоящему жутко.

— Вольга, остолоп! Вперед! — злым шепотом подгоняет меня Кремень.

Ну что же, чему быть, того не миновать…

С еще сильнее забухавшим сердцем (словно кузнечный молот бьет!) я неуклюже, как косолапый медведь, вырываюсь вперед, зацепив кого-то из товарищей. В ответ раздается брань. Ничего, «смертники», сегодня пришел наш черед погибать за вас.

Вообще-то даже самые мощные кирасы редко когда выдерживают прямой выстрел самопала, не говоря уже об огнестреле. Да и то по факту в кирасы облачена лишь первая шеренга (единственная, что целиком состоит из ветеранов), во второй используют более дешевый и менее качественный доспех. На самом деле наша смена вполне равносильна перед лицом главной и наиболее жуткой лично для меня опасности — вражеских стрельцов.

Но враг за вагенбургом молчит — в том смысле, что над уцелевшими телегами по-прежнему не показались десятки стволов, извергающих в нашу сторону свинцовую смерть… Нет, не показались. И мы медленно, но уверенно сокращаем дистанцию, разделяющую нас с вражескими укреплениями. Сто шагов… Семьдесят… Пятьдесят… Тридцать… Пятнадцать…

И в тот миг, когда мы уже практически приблизились к вагенбургу, над телегами и между ними наконец-то показались стрелки лехов.

Залп!

Наши стрельцы — две шеренги, занявшие место между шестым и седьмым рядами пикинеров — ударили из-за спины одновременно с врагом, а может, даже на мгновение раньше. И несмотря на то, что мы вплотную приблизились к лехам и залп их грянул в упор, на землю повалилось не так и много алебардщиков — по крайней мере, меньше, чем я ожидал, не более четверти от общей численности шеренги. Не верится — но на ногах устоял и я, лишь что-то горячее обожгло левое плечо да волосы сзади обдало теплым воздухом.

— Руби!

В следующий миг я, еще не отошедший от ужаса близкой гибели, в числе первых бросился к сцепленным телегам и обрушил на дерево тяжелый, размашистый удар топорищем алебарды. И еще один, и еще… Несколько секунд я рублю деревянное крепление сцепа как заправский дровосек, охваченный дикой, первобытной яростью загнанного в угол зверя.

— Вольга, сверху!!!

Тень на мгновение заслонила солнце, но, предупрежденный Кремнем, я успеваю вскинуть алебарду и парировать копейное навершие, поймав его в выемку между древком и топорищем. Редкая удача! Металл звякнул о металл, дернув наконечник вправо, рывком отклоняю вражеское оружие и встречным ударом обрушиваю топорище на грудь леха. Тяжелая отдача отзывается в руках — но секира прорубает ребра врага, с жутким воплем опрокинувшегося назад.

— Первая и вторая шеренга — вперед! Прикрывайте алебардщиков! А вы, барсучье племя, рубите проклятые телеги!

Сотник Вагир командует верно — но не так-то и просто доверить свою жизнь даже ветеранам первой шеренги. Оценив наш замысел, лехи густо полезли вперед, ударив в ответ пиками, открыли огонь уцелевшие стрелки. Но и наши стрельцы не зевали и встретили появление врага очередным залпом. Вот только били они поверх голов, и засевшие между телегами лехи отстрелялись безнаказанно.

Я не сразу понял, почему в груди так горячо и больно — будто в нее вонзили раскаленный прут. Разом стало тяжело держать в руках алебарду, а что самое страшное — дышать… И через мгновение я понял, что случилось.

Перед глазами промелькнули родительские лица, лучистые глаза младшей сестренки и нежное, будто обрамленное солнцем веснушчатое лицо Милы — возлюбленной, которой я так и не решился рассказать о своих чувствах. Думал, вернусь с войны героем, приду в ее дом, позову замуж — а уж там ветерану боев с лехами не откажут.

Какой же дурак…

Злость, обида, жалость к себе и особенно к родителям — все промелькнуло в единый миг… и погасло. Пороховое облако между телегами рассеялось, и мне открылось рябое лицо моей смерти — нисколько не выразительное, красное от пристрастия к браге лицо толстого шляхтича с выгоревшими пшеничными усами. Он так и не сошел с места, откуда стрелял, и спешно перезаряжал самопал…

Меня охватила дикая, всепоглощающая ненависть. Это все? Все?! И больше ничего не будет?!

— Умри!!!