Плохая хорошая дочь. Что не так с теми, кто нас любит

Как мы ехали до больницы, я не помню, но помню, как мы вошли в палату моей матери. Я знала, что она больна, и приготовилась выслушать любые сведения о состоянии ее здоровья и о перспективах. И все же за те полтора часа, что мы туда ехали, я так и не подготовилась увидеть ее. Великолепная смуглая кожа матери приобрела невиданный ранее серо-бледный оттенок. Глаза ее налились кровью, и она щурилась от света. Тело ее, казалось, заполняло всю кровать, но это была не та грозная женщина, что вырастила меня. Это была умиравшая женщина с пластиковой лентой на запястье, на которой было написано имя моей матери. Та грозная женщина, что вырастила меня, не довела бы себя до такого состояния. Я хотела рассердиться, но вместо этого испытала глубокую, поразившую меня грусть.

— Что ты тут делаешь? — спросила мама хриплым, слабым голосом.

Мое появление ее потрясло. Только тогда я вспомнила, что не предупредила о своем приезде ни бабушку, ни других членов семьи. Половину дороги я провела, придумывая план, как перееду обратно, чтобы заботиться о тринадцатилетнем младшем брате и о сестре, чтобы ей не пришлось бросить колледж. И при этом мне в голову не пришло позвонить кому-то из них.

— Я говорила с бабушкой, — сказала я.

— Только не говори, что она сказала.

— Хорошо, — вздохнула я.

Мальчики были настолько маленькими, что уселись вдвоем на единственном стуле в палате. Из тайком упакованной мною сумки я достала и вручила им iPad и GameBoy. Предварительная взятка за молчание. Потом я села на подоконник, а мама улыбнулась мне все еще узнаваемой улыбкой, и я не забыла поцеловать ее в щеку. Мы немного поговорили. Она спрашивала, каково нянчиться с мальчиками, а я интересовалась ее работой. В последнее время я мало общалась с ней, братьями и сестрой, поэтому редко знала, чем они занимаются. Я полностью погрузилась в жизнь в студенческом городке. Я боялась, что мы слишком отдалились друг от друга и что мои братья с сестрой не захотят со мной общаться. В каком-то смысле мы с мамой, каждая по-своему, беседовали о собственных страхах. То есть, по сути, почти ничего не сказали друг другу.

Через несколько минут нашего неразговорчивого общения в палату заглянула медсестра и сообщила маме, что ее врач назначил еще один анализ. Скоро должны были прибыть санитары, чтобы перевезти ее в лабораторию. Мама заметно испугалась и сказала медсестре:

— Скоро приедет моя мать. Если там что-то найдут или заподозрят, не говорите мне. Скажите моей матери.

Смутившись, медсестра медленно кивнула, посмотрела на меня и увидев, что я способна только пожать плечами, развернулась на каблуках и вышла. Я сказала маме, что дождусь санитаров, и не успела замолчать, как они вошли.

Я снова поцеловала ее в посеревшие щеки и попыталась неловко обнять через перила кровати. Мы обе признались в любви друг к другу, и она посоветовала мне быть осторожной в дороге. Санитары быстро повезли ее в лабораторию, прежде чем я успела собрать вещи мальчиков. Обернувшись, я увидела пустую палату, и у меня сжалось сердце. От взгляда на неестественно белый пол становилось только хуже. Я повернулась к двери, держа в каждой своей руке по маленькой детской ладошке. Все мы молчали. Впервые на моей памяти я почувствовала, что мне не хватило времени с мамой.

Когда мы выехали на шоссе, мальчики попросили меня включить радио. Я переключилась на какую-то популярную местную станцию, и они начали подпевать всякой чуши во всю мощь своих легких. Меня это не беспокоило. Мне это напомнило о той радости, которую я уже не ощущала, но о которой иногда вспоминала. Напомнило о матери, которая тоже пела во всю мощь своих легких при каждом удобном случае, и это была моя самая любимая версия мамы. Когда она так пела, она казалась счастливой и бесстрашной. Моя мать не была идеальной. Наши отношения складывались нелегко. Она была моей несовершенной матерью. Мы были двумя разными людьми, и нам было трудно принять это друг в друге. Но я была ее, а она — моей. Так было всегда. Кем бы я стала, если бы не она? Мне не хотелось существовать без нее.

Именно тогда, на дороге с двумя мальчишками, кричащими на заднем сиденье одолженного фургона, я пообещала себе, что впервые за тринадцать лет навещу отца. Я боялась. Я это признавала. Но я не собиралась позволить страху убить и меня.

27

После нескольких кризисов и двух операций мама не умерла. Я испытала облегчение. Я была в восторге. Я не могла забыть ее темно-серое лицо в мертвенно-белом больничном освещении и ее слабую улыбку. Я не забыла свой страх остаться без родителей. Я не забыла свое обещание.