Пловец Снов

– Не знаю… – покачал головой Борис. Было неловко отвечать, ведь что ни скажи, кто-нибудь из Гореновых обидится.

– Однако результаты Нобелевской премии заставляют задуматься… – наседал хозяин. – История литературы началась задолго до Сельмы Лагерлёф.

– Можно подумать, эта премия такая уж правильная… и непредвзятая… – фыркнула Надя.

– Вот-вот, – неожиданно согласился муж. – Она же шведская писательница, и премия шведская.

– Литература вообще началась задолго до Нобелевской премии, – пожал плечами гость.

– Тут дело даже не в том, – начал рассуждать Георгий, покачав головой – а в самой природе пола. У меня есть знакомая – неплохая, должен признать, писательница. Сотрудничала с крупным издательством, которое выпустило множество её книг, снискавших определённую известность и круг читателей. А потом кто-то из главных возьми да и скажи ей, что она должна с ним спать. Что всё это было только ради секса. Что из неё «лепили» популярного автора, раскручивали вовсе не потому, что она пишет хорошо. Качество текстов, все мириады её букв тут ни при чём. Аудитория у неё появилась исключительно из-за того, что она обладает интересующей издателя формой гениталий и соответствующими изгибами. Каково такое услышать? Просто представь…

– Ужасно, – негодующе вставила Надя.

– А ведь человек она, ещё раз повторяю, безусловно, талантливый. В этом кроется огромная проблема всех женщин: с ними не работают причинно-следственные связи, непосредственная логика, критерии качества. От них всегда могут хотеть чего-то ещё. Потому что есть чего хотеть. И сколько бы ни возмущались общественные организации, это никуда не денется. Всегда есть риск возникновения мотива, не имеющего отношения к личности, к способностям, к мастерству, к чему-то «высокому», но обусловленного природой в самом низком смысле. Но важно другое: многие женщины видят в этом не проблему, а преимущество. И, скорее всего, они правы.

– Хорошо… – вздохнул Борис. – А Вирджиния Вулф?

Надя уверенно закивала. Лена с надеждой посмотрела на отца.

– Кого вспомнил!.. – усмехнулся Горенов. – Ты же сам говорил, что перестал её бояться. Осмелел?

– Я так не говорил…

– Разумеется, есть замечательные писательницы, речь не о том. Мужчины в литературу приходят с открытым забралом. Значение имеют только их тексты. Именно Вулф отмечала: «У каждой женщины, если она собирается писа́ть, должны быть средства и своя комната». Так вот у женщины это, скорее всего, есть. Потому для неё литература – хобби, могущее стать основным занятием. Комфортная, предпочтительная среда обитания. А для мужчины – это война, отнимающая всё. Последняя битва добра со злом! Сражение с хаосом, с несправедливостью, со смертью, с чем угодно!

Георгий разгорячился, потому, когда хор сидящих вокруг стола несогласных начал приводить свои контраргументы, он купировал их резко, изложив теорию о том, как писателю трудно спорить. Ведь и истинный священник не стал бы проповедовать. Невозможно настойчиво и рьяно объяснять очевидные вещи. Глупо отстаивать то, что для тебя яснее ясного. Особенно если ты даже не видишь смысла никого переубеждать, поскольку нет решительно никакой нужды в лишних сторонниках для укрепления собственной позиции, коль скоро противники совершенно бессильны её поколебать. Это цельное мировоззрение, из-за которого, кстати, многие домочадцы считают, будто литераторы трудны в быту.

За столом воцарилась тишина. В комнате не было тех, кто полностью согласился бы с Гореновым, но что же делать, если спорить, как выяснилось, бессмысленно?

– Хорошо бы родиться раньше. Жить, пусть не в золотом веке, но хотя бы лет восемьдесят назад, – мечтательно произнёс Борис.

– Почему восемьдесят? – удивилась Лена. – Тогда же война была…

– Это, наверное, чтобы потом издали мою переписку со Сталиным, – рассмеялся Горенов.

– Да нет… – гость резко закачал головой. – Тогда книги играли какую-то роль. Даже во время войны… Тогда было понятно, зачем мы…

– Ты не жил в те времена. Откуда мы знаем, что было понятно, а что нет… Об этом документы в архивах точно умалчивают.

Борис затих, потом по-хозяйски взял бутылку водки и сам налил каждому. Предложил в том числе и Лене, но мать быстро вмешалась.

– Ладно, помянем…

В воздух взмыли две стопки, рюмка и стакан с соком.

Надежда тоже хорошо помнила Мишу… Или так только казалось? С годами даже близкими людьми он начал восприниматься как чуть ли не мифический персонаж, истории о котором передавались из уст в уста. Герой легенд, особенно дорогих для Георгия и Бориса.

На самом деле их было три друга. Они познакомились почти одновременно, в те давние годы, когда будущее мыслилось куда более длинным и радостным, чем теперь. Относительно Михаила это стало трагическим заблуждением. Сначала было совсем не ясно, кто из них более одарён, а потому дружить не составляло труда. Они всё время что-то писали, обсуждали, советовались, и только через пару лет каждый понял, кто сильнее остальных.