Пловец Снов

Барышня, на вид ей было лет двадцать, попеременно играла короткие соло то на флейте, то на кларнете. Перкуссионист интенсивно и самозабвенно молотил по своим инструментам, закрыв глаза и мотая головой, словно в экстатическом припадке. Гитаристы смотрели друг на друга и будто бы вели эротический музыкальный диалог, не обращая внимания ни на кого вокруг. Эти четверо выглядели такими счастливыми, сильными, не сомневающимися в себе… И играли очень хорошо, мастерски. Они точно не самоучки, приехавшие в город и сами себя провозгласившие музыкантами, уж Георгий-то в этом понимал. Ребята не спустились под землю от безденежья, они явно были здесь своими. И в Петербурге, и в музыке, и в метро.

Вдруг, исполнив очередную партию, девушка повесила оба инструмента на шею, сняла шляпу – да, вдобавок на ней был головной убор с полями – и принялась обходить людей. Смурные пассажиры не бросили ей ничего. Ни монетки, ни бумажки. Не подал и Горенов, потому что у него была с собой только пластиковая карта. Ему мгновенно пришло в голову, какая же это несусветная глупость с точки зрения детективного жанра. А если бы в ходе операции срочно понадобились наличные? Его лицо осталось бы ещё и в памяти системы видеонаблюдения банкомата.

Барышня закончила обход и вернулась к своим товарищам ни с чем. Тем не менее музыканты не прервали выступление. Они доиграли песню до конца, словно физически не могли её испортить. Девушка тоже снова взяла кларнет, а потом – флейту и сыграла положенные ей соло, которые зазвучали даже чище и лучше, чем прежде, поскольку оказались безвозмездными. Когда двери открылись, ребята пожелали всем хорошего настроения и ушли. Сколько жизни было в них… На мгновение Георгий подумал догнать музыкантов, отдать им свою карту, но такого психа они бы точно запомнили, а это не в его интересах… Он с усилием сдерживал порыв несколько секунд, а потом двери закрылись, и стало уже поздно. К тому же сумма на счету была немалая.

В рассказе об апельсиновых зёрнышках Шерлок Холмс признаётся: «Я потерпел поражение четыре раза. Три раза меня побеждали мужчины и один раз женщина». Горенов посмотрел по сторонам, но никто более в вагоне не разделял его воодушевления от слов Конана Дойла.

14

В кромешной тьме возле своего подъезда Горенов всё-таки разглядел то, что боялся увидеть уже давно. Его любимый тополь лежал распластанный во дворе вдоль тротуара. Дерево, подарившее Георгию столько радости, теперь умирало. В сущности, оно уже умерло. Ветки были собранны в отдельную кучу, как волосы в парикмахерской. Если бы только Горенов остался дома, находился в квартире, когда его валили, он бы обязательно услышал, выбежал на улицу, отстоял… Кому понадобилось? Кому помешал?! Георгий подошёл к пню. Тот выглядел очень странно… Похоже, тополь не спилили и не срубили. Его будто бы срезали ножом. Долго, методично, словно откусывали, выгрызали древесину маленькими кусочками. Как? Что за Кудеяр такой нашёлся? И сколько времени это заняло?.. За один вечер, пока Горенов убивал старуху, точно не справиться…

С тех пор прошло уже почти две недели. Каждый день он выглядывал в окно и смотрел на темнеющий ствол, лежащий поперёк двора. Похоже, теперь этот массивный кусок древесины ещё и не был никому нужен. От Марии Сергеевны новостей не поступало ни в прессе, ни по телевидению. Или, может, кто-то уже «прочёл» его литературное послание, но пока произошедшее является тайной следствия? Маловероятно. Всё равно сообщили бы, хоть без подробностей.

Переживания Георгия по этому поводу были противоречивыми. С одной стороны, он радовался, что скорое разоблачение ему не грозит, но с другой – печалился, ведь амбициозный план не спешил воплощаться в жизнь. Впрочем, в любом случае кто бы смог сделать правильные выводы на основании одной жертвы? Нужна была серия, только тогда об этих событиях заговорят, увидят в них связь.

Убийство старухи далось ему относительно легко в эмоциональном плане. Это тоже, с одной стороны, настораживало… Понятно, возраст Марии Сергеевны был почтенным, но нельзя же сказать, будто она «отжила своё». Горенов лично, собственной волей решил поставить точку в её судьбе именно здесь. Это он «продиктовал» небесной канцелярии, что можно отложить писчие принадлежности, диктант окончен.

С другой стороны, иначе в таком деле нельзя. Как переживать по поводу каждой жертвы, коль скоро его душа болит за всех людей, за всех читателей, за все книги сразу? Если положить на одну чашу весов почтальоншу с её скверным характером и дурным вкусом, а на другую – все мыслимые шедевры мировой литературы, то что перевесит? То-то же! Фёдор Михайлович, оставьте ваши россказни про «счастье всего мира не сто́ит…» Сто́ит! Другой классик учит: «Чтоб добрым быть, я должен быть жесток…» Это, знаете ли, ближе к истине. Приходится соответствовать…