Полгода — и вся жизнь

Они стояли в садике перед домом Вегерера. Там росли стройные деревца, листва которых давала кружевную тень. Под навесом были аккуратно сложены деревянные столы, выкрашенные в зеленую краску, и скамейки без спинок. Уже много лет их незатейливым удобством пользовались любители выпить. В жаркие и теплые дни, вечерами, будь то душным летом или угрюмой осенью, они стояли более или менее ровными рядами на оседающем песчаном грунте, сдвигались и раздвигались, а иногда выносились во двор за дом или в ниши, образованные ветвями винограда. Столы ломились под тяжестью кружек, стаканов, остатков пищи, которые смахивались влажными липкими тряпками. По ним били руками и кулаками, вокруг них слонялись от нечего делать ребятишки. Скамьи прогибались под узкими и широкими задами и не раз падали от неверных движений гуляк, потерявших равновесие. За этим нехитрым инвентарем искали места в ожидании ускользающего счастья, забвения или желая заглушить вином боль. Теперь же эти столы и скамейки стояли тесно придвинутые друг к другу и были готовы, может быть, в последний раз принести в этот беспощадный и ничего не забывающий мир зыбкое чувство забвения.

— Вы поможете нам управиться, если мы будем торговать? — спросила Анна Вегерер.

— Ну конечно, — ответила Мария Лангталер, — это я смогу устроить.

— Как поживает Камилла? — хотела знать соседка. Ей не нравилась эта девочка, которая, как ей казалось, чересчур высоко задирала нос и держалась слишком самостоятельно. Она спросила о ней лишь из симпатии к ее матери.

— Она сегодня не в школе, — ответила Мария Лангталер. — Я послала ее полоть картошку, но уверена, что она еще и не принималась.

— Такой уже возраст, — сказал Анна Вегерер, — это все возраст. Они все такие в ее годы. Вот, к примеру, мой сын…

«О Боже, — подумала мать Камиллы, — сейчас она опять начнет плакать». Сын Анны был убит почти год назад во время Балканской кампании. Он умер в страшных мучениях. Люди знали об этом из письма, которое его командир написал «гордо скорбящей матери», как он выразился. Некоторые сведения дошли и из рассказов его боевых товарищей, но подробностей Анна никогда не сообщала. Сейчас она действительно плакала, но делала это беззвучно, не закрывая лица.

— Вы знаете, ведь он был единственным у меня.

Она всегда повторяла эту фразу, хотя все и без того знали, что он у нее единственный. Но, несмотря на это, все каждый раз участливо кивали и говорили что-то вроде «тем тяжелее это перенести» или «как это бессмысленно». Мария Лангталер тоже кивнула и сказала, что благодарит Бога за то, что у нее не сын, а дочь.

— Как дела у вашего мужа? — спросила Анна, взяв себя в руки. Мария Лангталер не любила расспросов о муже. От него давно не было никаких известий, и она сомневалась в том, жив ли он вообще.

— Военная почта так плохо работает, многие письма не доходят. Я ничего не знаю о нем.

— Но вы храбрая женщина, — ответила Анна Вегерер, которая не считала себя таковой. — Вы все выдержите.

— Все мы, — сказала Мария без всякого пафоса, — должны это пережить.

На противоположной стороне улицы они увидели барона со старой папкой в руках, который медленно направлялся в сторону трамвайной остановки. Анна Вегерер, прервав разговор, выбежала на улицу.

— Господин барон, господин барон, — крикнула она. Он наконец услышал ее и неохотно остановился.

— Извините моего мужа за сегодняшнее, — сказала Анна, подойдя к нему. — Вы ведь знаете, работа на винограднике не ждет. Если вам будет удобно, он скосит траву сегодня вечером.

— Дорогая фрау Вегерер, — ответил барон, рассматривая пыльную листву деревьев на аллее, — сегодня это уже неудобно. Завтра тоже. Да, абсолютно неудобно. Я вам скажу, когда приходить, но до конца недели ваш муж мне не понадобится. Позвольте откланяться.

Отдав по-военному честь, он ушел. Анна Вегерер несколько секунд стояла в полной растерянности, а потом вернулась к соседке, которая с любопытством ожидала ее.

— Это сейчас он такой важный, — сказала она сердито. — А сам еще ни разу не заплатил нам за все лето.

— Все они одинаковы, — ответила мать Камиллы. — Значит, сегодня и завтра вашему мужу не надо туда идти? — спросила она, вдруг задумавшись о чем-то.

— Нет. Но это странно. Не могу понять, в чем тут дело?

Мария Лангталер медленно покачала головой и распрощалась. Она вышла за ограду, собираясь найти Камиллу.

* * *

Камилла поручила Ренате разузнать у баронессы о письме от Винцента. Сначала та должна была спросить только о Винценте, потом, думала Камилла, речь зайдет, естественно, и о письме — и вот тут-то Ренате нужно поинтересоваться, о чем он пишет. «Совершенно все равно, поймешь ты или нет то, о чем расскажет баронесса, — строго наказывала Ренате Камилла, — главное, чтобы ты запомнила ее слова и в точности все передала мне».