Полное собрание сочинений. Том 4. Утро помещика

Старый ломберный штучный столъ, съ желобками для бостонныхъ марокъ и съ латунью по краямъ, былъ поставленъ и симметрично накрытъ Фокою въ саду, подъ просвчивающею, колеблющейся тнью темнозеленыхъ высокихъ липъ. Блая старинная камчатная скатерть казалась еще бле, форма старинныхъ круглыхъ ложекъ и выписанныхъ еще старымъ княземъ кіевскихъ тарелокъ еще красиве и старинне, серебряная рзная кружка, въ которой было пиво, одна роскошь стола, которую позволялъ себ Николинька, еще отчетливе и почтенне. Николинька до обда водилъ своего друга по всмъ своимъ заведеніямъ.

Конец 1-ой части.

[ВТОРАЯ ЧАСТЬ.]

Посл несвязной сцены перваго свиданья Николинька пригласилъ Ламинскаго пойдти по хозяйству.

Ламинскій зналъ моего героя студентомъ, добрымъ, благороднымъ ребенкомъ, съ тою милою особенностью, которую нельзя иначе выразить, какъ «enfant de bonne maison»;¹⁷ ему трудно было привыкнуть смотрть на него, какъ на хозяина, къ которому одному онъ пріхалъ. Мундиръ съ синимъ воротникомъ и парусинное пальто тоже большая разница. – Ламинскій все шутилъ. «Какимъ ты помщикомъ, – говорилъ онъ, покачивая головой, – точно настоящій» и т. д.

Но когда они пришли въ школу, гд собрались мальчики и двочки для полученія наградъ, и Николинька, хотя съ застнчивостью, но съ благороднымъ достоинствомъ сталъ нкоторыхъ увщевать, а другихъ благодарить за хорошее ученье и дарить приготовленными школьнымъ учителемъ, старымъ длинноносымъ музыкантомъ, волторнистомъ Данилой, пряниками, платками, шляпами и рубахами, онъ увидалъ его совсмъ въ другомъ свт. Одинъ изъ старшихъ учениковъ поднесъ Князю не въ счетъ ученья написанную имъ пропись въ вид подарка. Отличнымъ почеркомъ было написано: «Героевъ могли призвести счастье и отважностей, но великихъ людей!».

Николинька поцловалъ мальчика, но, выходя, подозвалъ Данилу и кротко выговаривалъ ему за непослушаніе. Николинька самъ сочинялъ прописи, который могли понимать ученики (и изъ которыхъ нкоторыя вошли даже въ поговорку между мальчиками, какъ-то: «за грамотнаго 2-хъ неграмотныхъ даютъ» и т. д.), но Данила отвчалъ:

– Я, Ваше Сіятельство, больше далъ переписать насчетъ курсива руки прикащичьяго сына».

– Да вдь смысла нтъ, Данила, этакъ онъ привыкнетъ не понимать, что читаетъ, и тогда все ученье пропало.

– Помилуйте-съ.

Ужъ не разъ бывали такія стычки съ Данилой. Князь противъ тлеснаго наказанія, даже мальчикамъ, и одинъ разъ, разговаривая съ Данилой, увлекся такъ, объясняя ему планъ школы и послдствія, которыя онъ отъ нея ожидаетъ, что слёзы выступили у него на глазахъ, и Данило, отвернувшись почтительно, обтеръ глаза обшлагомъ.

– А, все, Ваше Сіятельство, шпанскую мушку не мшаетъ поставить, коли лнится, – сказалъ онъ, подмигивая съ выразительнымъ жестомъ.

Выходя изъ школы, Ламинскій сдлалъ Николиньк нсколько вопросовъ, которые навели этаго на любимую тему, и онъ, наконецъ, сказалъ ему то же, что нынче утромъ сказалъ Чурису, т. е. что онъ посвятилъ свою жизнь для счастья мужиковъ. Ламинскій понялъ эти слова иначе, чмъ Чурисъ – они тронули его. Онъ зналъ откровенность, настойчивость и сердце Николиньки, и передъ нимъ мгновенно открылась блестящая будущность Николиньки, посвященная на добро, и добро, для котораго только нужно желать его длать. – По крайней мр такъ ему казалось, и поэтому-то онъ такъ сильно завидовалъ Николиньк, несмотря на то, что однаго ныншняго утра достаточно бы было, чтобы навки разочаровать его отъ такого легкаго и пріятнаго способа длать добро.

– Ты ршительно великій человкъ, Николинька, – сказалъ он – ты такъ хорошо умлъ понять свое назначеніе и истинное счастіе.

Николинька молчалъ и краснлъ.

– Зайдемъ въ больницу? – спросилъ онъ.

– Пожалуйста, все мн покажи, – говорилъ Ламинскій съ открытой веселой улыбкой Николиньк, который большими шагами шелъ впереди его.

– Я понимаю теперь твое направленіе, и не можешь себ представить, какъ завидую теб! Ахъ, ежели бы я могъ быть такъ же какъ ты, совершенно свободенъ, врно, я не избралъ бы другой жизни. Что можетъ быть лучше твоего положенія: ты молодъ, уменъ, свободенъ, обезпеченъ, и, главное, – добръ и благороденъ, – не такъ, какъ обыкновенно понимаютъ это слово, а какъ мы съ тобой его понимаемъ – и ты посвятилъ свою жизнь на то, чтобы завести такое хозяйство, какое должно быть, а не такое, какое завела рутина и невжество между нашими помщиками; и я увренъ, что ты успешь совершенно, что хозяйство твое будетъ примрное, что ты образуешь своихъ крестьянъ, что ты пріобртешь этимъ славу и счастіе, которыхъ ты такъ достоинъ. Я ужасно теб завидую. Ежели бы я былъ свободенъ…

– Да разв ты не свободенъ? – перебилъ Николинька, съ участіемъ вглядываясь въ одушевленное и грустное выраженіе лица своего друга. —