Польское Наследство

Дир засмеялся, и монахи тоже хмыкнули. Славные парни, веселые, никого не обижают. Раньше Дир думал, что только воины бывают славные. Эти — не воины. А приятно с ними.

— А вот вы мне рассказывали, что когда Иисуса схватили, один из учеников выхватил сверд и отрубил стражнику ухо. Значит, сверд он все-таки с собой носил, несмотря на непротивление.

— Он был слаб, — сказал Исай.

— Но Иисус все-таки с ним дружил?

— Иисус со всеми дружил, и с сильными, и со слабыми. Все мы дети Создателя, и все мы Создателю дороги. Ты вот сам, Дир, скажи — были у тебя в жизни минуты слабости?

— Для воина это обычное явление, — ответил Дир. — Нужно только уметь слабость преодолеть.

— Но ведь она не сразу преодолевается?

— Как когда. В бою — так просто нет времени об этом думать, преодолеваешь сразу. А в жизни оно сложнее, наверное.

— Дир, а ты видел Владимира? — спросил вдруг Матвей.

— Какого? Крестителя?

— Да.

— Видел, конечно.

— И говорил с ним?

— Конечно, говорил. Однажды мы с Хелье дочку его из беды выручали, так он с нами поехал.

— Выручали из беды? Расскажи!

— Нельзя. Если Хелье согласится, тогда расскажу, а без его разрешения — нельзя никак. Может, это тайна какая великая.

— А которую дочку?

— Не скажу.

— А каков собой был Владимир?

— Ну… Небольшого роста, но крепкий такой. Ежели просто с ним говоришь, так он будто друг твой, но когда он же тебе приказ отдает — так властный у него голос делается, твердый. Я его знал, когда он уже старый был, но верхом ездил — не описать. В седло вскакивал — будто у него крылья, а конь сразу чуял — вот, господин пришел, и подчинялся.

Монахи уважительно слушали.

— А я, помню, застеснялся при нем, — продолжал Дир. — Смотрю на него, и язык отнимается. А он хлопнул меня по плечу, в глаза смотрит, говорит — как жизнь, воин? И сразу никакого стеснения — будто с родным отцом говоришь. Он умел… располагать к себе людей… И, помню, Хелье за глаза его недолюбливал сперва. Так вот, когда Хелье раненый лежал в детинце, Владимир к нему пришел, сам ему рану перевязывал, говорил ласково. А когда умер Владимир, то плач был в Киеве, все плакали, так любили князя.

Диру самому так казалось — теперь. Владимира он видел раза два мельком, и толком ничего про него сказать не мог, но образ Владимира, придуманный наполовину им самим, производил впечатление — прежде всего на самого Дира.

— Ты уж после Крещения с ним виделся, или еще до Крещения? — спросил Андрей.

Дир сперва даже не понял вопроса. И вдруг рассердился.

— Сколько мне лет, как ты думаешь? — спросил он.

— Ну… — Андрей смутился. — Не знаю.

— А ты? — Дир повернулся к Матвею. — А ты? — и к Исаю. — Сколько мне лет? А, люди добрые?

— Ну, лет сорок, или пятьдесят, — осторожно предположил Исай.

— Сорок три! — зло сказал Дир. — А Крещение когда было? А?

Монахи переглянулись.

— Давно, — ляпнул Исай.

— Пятьдесят лет назад оно было, молокососы!

— Дир, не сердись, мы ведь не нарочно…

— А? Не нарочно! Делаете из меня старика какого-то… Дураки…

Монахи заулыбались.

— И нечего скалиться!

Но Дир тоже улыбнулся — слишком они смущенно и по-доброму смотрели. Дир встал, обошел стол, крякнул, пригнувшись за ховлебенком, на котором сидели Матвей и Исай, запустил под ховлебенк руки, и поднял его, вместе с Матвеем и Исайем до уровня груди.

— Э! — сказал Исай, хватаясь за край, чтобы не свалиться.

Дир медленно опустил ховлебенк и, закряхтев, распрямился.

— Поняли? — сказал он. — Старик я, по-вашему? А?

— Да нет, мы не хотели…

— Не хотели… — заворчал он. — Волки козу есть не хотели, да голодны были…

— Ты нас прости, Дир.

— Да, прости.

— По-христиански, — многозначительно сказал Андрей.

— Вы меня не совращайте, — буркнул Дир. И засмеялся.

— А чего тебя совращать, ты и так с нами, — сказал Матвей, самый красноречивый.

— Это что значит?

— Сказано, кто подаст вам воды во Имя Мое — тот с нами.

— Так и сказано?

— Так и сказано.

— Ну, чего уж. Да… Мудро сказано, — отметил вдруг Дир. — Вообще-то в этой книге вашей, как бишь она называется… в Библии… наверное, много всяких премудростей есть.

— Много, Дир.

— Давайте еще выпьем, что ли, — сказал Дир.

Монахи согласились с энтузиазмом. Позвали хозяина.

* * *

Хелье проснулся на рассвете, почувствовав неладное. Вскочил, выглянул в окно. Нет, ничего особенного — город, река, ранние прохожие, все спокойно. Тем не менее, опытный, побывавший в тысяче переделок, чувствовал он, что в городе что-то не так. Или скоро будет не так. Как-то по-другому звучали голоса на улице, и порывы ветра отзывались в ставнях непривычным каким-то образом, в неправильной тональности. Одевшись, он вышел в столовое помещение, где возился, протирая столы затхлой тряпкой, сам хозяин.

— Нет ли новостей каких? — спросил Хелье.

Хозяин буркнул что-то по-польски. Хелье понял — что-то вроде «Ничего, что до меня касается». Ну и ладно.

Вскоре появились монахи. Помолившись, они готовы были к утренней трапезе. Хелье поздоровался с ними, сделал хозяину знак, и хозяин кивнул — скоро будем завтракать.

— Дир спит еще небось? — спросил Исай.

— Храпит, — кивнул Хелье. — Стены качаются.