Полтава

   — Отступаем! В плену генералы, фельдмаршал Реншильд... Там и камергер Адлерфельд, ваш духовник, граф Пипер... Там казна, государственный архив... Гутман, говорят, удрал ночью с Терезой... Господи! Нас преследуют московиты!

Король хотел ударить ненавистное скомканное лицо. Гутман и Тереза... Неужели? Подозрения — не без оснований? Что она нашла в этом человеке с красивым лицом и красиво читающем латинские стихи Проперция и Горация?.. Пришлось пожалеть, что Гилленкрок происходит из древнего шведского рода, который известен почти всей Швеции.

Король должен был сдержать себя. Решительно, будто ничего и не случилось, приказал:

   — Обратите полки против московитов! У нас достаточно свежего войска. Оно устало отдыхать в гарнизонах. Теперь пришло его время.

Сказал и припал к дну кареты. Никто из генералов ничего не ответил. Заслышав слова, сердито загомонили где-то рядом солдаты, да никто среди генералов не обратил на них внимания.

Один лейтенант с отчаянными, почти сумасшедшими глазами громко засмеялся и осмелился отрицательно покачать головою. Лейтенант прижимал к груди небольшую книжку в красном кожаном переплёте. Что-то припомнилось об этом лейтенанте. Какой-то красный снег...

   — Где Гермелин? — Король запамятовал, что ему уже сказано о его секретаре.

   — Ваше величество! — шептал на ухо Нейман и хватал за кафтан. Даже сквозь ткань чувствовались его холодные руки. — Ваше величество! Господь смилуется... Voluntas Dei nostri...[33]

Король отвернулся к бархатной каретной стенке, прижался к ней лицом, чтобы ничего не видеть и не слышать. В горле стало сухо и горько. Тонкие губы содрогались. Он не мог их удержать. Как не имел сил лично повести армию туда, куда следовало. Не мог казнить Гутмана и Терезу... Ему осмелился не покориться лейтенант! Полководцу, который никогда не терялся перед опасностями. Хотя бы в этом сражении, когда полки неожиданно завидели перед собою такую линию редутов, которой! доселе никто ещё и никогда не встречал! Даже изрубцованное лицо Реншильда вмиг стало серым, как и его коротко постриженные жёсткие волосы. А король, не раздумывая, приказал сомкнуть ряды и пройти мимо редутов стремительным маршем. Только в том и заключалось спасение.

И вдруг припомнилось, что лейтенант, который сумасшедше захохотал в ответ на приказ, когда-то — за Гадячем, перед Веприком, встретясь в лесу, — рвался исполнять даже ещё не высказанное королевское желание. Что же случилось? Когда?.. Фельдмаршал проиграл сражение?.. Припомнилась и фамилия лейтенанта — Штром! Тогда, в опасности, он просил запомнить фамилию — она запомнилась... Этот лейтенант приносил и приносит плохие известия. За Гадячем он сказал, что московиты исчезли в лесу. Под Веприком известил, что драгуны Альбедила бегством спасаются от огня осаждённых... Его немедленно следует расстрелять! Король приподнялся, но не стал ничего говорить. Рядом нет даже драбантов, одни лейб-гвардейцы... Всё повторяется, всё совершенно такое, как и тогда, за Гадячем. Лишь тогда выла непогода, а сейчас припекает солнце.

Наконец повеяло прохладой. Карета остановилась на берегу какой-то реки. Король лишь выглянул — сразу догадался: могучая масса воды — это Днепр! Однако вынужден был дожидаться, что последует дальше, уверенный уже, что офицеры и сейчас найдут тысячи причин не вести армию в новое сражение, а он... И вмиг захотелось отделиться от этого немощного сейчас, без него, войска, от тех людей, вдруг ставших трусами... Даже удовлетворённо подумал о пленении фельдмаршала Реншильда, бездари, который с такою армией не добился победы над московитами, пожалел, что не в плену сейчас Гилленкрок, не там этот полусумасшедший лейтенант, все прочие ничтожества...

Он умолял Бога, чтобы быстрей удалось исчезнуть отсюда, и очень обрадовался, когда генералы, немного посоветовавшись и поразмахивав руками, будто кашевары возле котлов, приблизились кучкой и, волнуясь, вытолкали вперёд Лагеркрона. Лагеркрон, не поднимая глаз, сказал желанные для короля слова:

   — Ваше величество! Просим вас переправиться через Днепр. Найдётся чёлн. Для гетмана нашли. Он со своим генеральным писарем и с верной старшиною уже на том берегу... Гордиенко тоже отплыл.

Нужно было сказать что-то весомое, лишь бы трусы не причислили его к своим родственникам, но в голове не отыскивалось мыслей, кроме ненависти к московитам, к Гутману и Терезе, кроме желания быть как можно дальше отсюда, смотреть и на своих генералов как на врагов. Пустяки, что пропала казна. Мазепа уже на том берегу — у него есть золото. Он даст взаймы... А солдаты... Что же... Кого Бог пожелает спасти — спасёт.

Король, не забывая, что каждое его слово теперь может стать находкой для истории, хотя рядом не было видно ни Адлерфельда, ни Нордберга, ни Понятовского, промолвил:

   — Я не оставлю своих солдат.

Сказал и встревожился, полагая, что словам поверят, ухватятся за них, пожелают идти в бой не под его руководством, и стал умолять Бога, чтобы никто не проникся такой верой, чтобы все по-прежнему настаивали каждый на своём.