Порочное влечение

Произнеся имя мужчины вслух, я будто с новой силой всколыхнула рану, которая не успела даже немного подсохнуть. Тяжелые слова Шаворского вновь упали на плечи неподъемным камнем, и меня повело. Дабы не показаться неуравновешенной неженкой, я просто аккуратно скользнула на диван и оперлась на него всем телом. Руки и ноги расслабились, когда я раскинулась на мягких боковых подушках, отдыхая от непосильной ноши, и тут же заныли с новой силой, как при сильной простуде.

– Я не буду говорить с тобой, пока ты не поешь! – ультимативно сказала она и, не дожидаясь позволения, спрыгнула с высокого стула, сняла прозрачную чашку с общей подставки, налив туда воды из позолоченного графина на столике. Мучное и питье были поданы мне прямо под нос со словами: – Поверь, тебе этот разговор нужен больше, чем мне, и я не собираюсь метать бисер перед свиньями, так что ешь, а то я боюсь, что ты в любой момент можешь упасть в обморок и меня не дослушать.

– Я буду есть, а ты говорить… – хрипло прошептала я и, откашлявшись, выхватила чашку из ее рук, тут же осушив ее до дна. Виола поднялась и пошла за новой порцией, пока я нехотя отщипнула первый кусочек мягкой, непонятной по консистенции булочки, пахнувшей яблоком в корице и лимоне. Меня тут же затошнило, и я скривилась, как пятилетний ребенок перед щавелевым супом: – Я жду.

– Ждет она… Все время что-то ждете, как дети… – пробухтела себе под нос Виола и, только вернувшись обратно ко мне и вручив чашку в свободную руку, коротко проинформировала: – Состояние Роберта намного лучше, чем кто-либо мог предположить. По его инициативе остаток лечения переносят в Нью-Йорк, и сегодня он будет переправлен туда частным рейсом. Я хочу, чтобы ты полетела с ним, и это не обсуждается.

На протяжении ее короткого и очень четкого изречения мои эмоции прыгали, как на американских горках: от полного оцепенения и жалости к себе до абсолютного непонимания ее мотивов и желаний.

– С чего вдруг? Меня уже освободили от его внимания… – откладывая ненавистный пакет с булкой, я снова жадно припала к воде, в этот раз просто стараясь скрыть таким образом, как сильно ее слова взволновали меня.

Виола неожиданно вскочила с места и принялась расхаживать из угла в угол довольно-таки просторной комнаты, растерянно потирая ладони и неуютно переминаясь с ноги на ногу, прежде чем выдать отчаянную тираду с нотками полного сумасшествия:

– Он придурок, а ты наивная дурочка! Я клянусь тебе, что Роберт выгнал тебя из лучших побуждений… Блядь, ну сколько раз ты говорила ему, что ненавидишь? Сколько раз просила тебя отпустить? Пожалеть? Он просто выполнил твое желание! – затем она резко замерла и смерила меня пронзительным, до дрожи в коленках взглядом: – К тому же он не потерпит твоего пребывания с ним из жалости. Разве не из этих побуждений ты вдруг решила остаться? Я знаю Шаворских не понаслышке, кровь у них одна – горячая, как раскаленный метал, но душа все равно ранимая, хоть они бы не признали этого и под дулом пистолета, – она сказала это как-то гордо, будто это было явное достоинство, к которому она каким-то боком все же прикоснулась, а затем женщина слегка отряхнулась и строго сказала, продолжая вновь свои нелепые движения по комнате: – Все это философия! Вот что я хочу тебе сказать… Ты просила меня стать Роберту матерью, и я… пытаюсь. Хоть он и упертый осел, настаивающий, что "ее жизнь без меня будет намного счастливее", я прошу за него… Выбери жизнь с ним! Я согласна, Роберт бывает неоправданно жесток, порой слишком холоден и эгоистичен. Но что я могу сказать, вновь не понаслышке: если Шаворский влюблен, он зависим от пассии, как от наркотика. Любовь такого мужчины ценна, как "Турмалин Параибы". Он будет лелеять тебя, охранять, защищать.

– Но отец Роберта изменял тебе, как ты можешь с таким восхищением описывать это? – недоверчиво переспросила я, понимая, кого на самом деле имеет в виду Виола. Тут же напоровшись на ничего не понимающий взгляд, пояснила: – Роберт сказал, что именно поэтому вы развелись.

Вмиг на лице женщины появилась какая-то титаническая усталость, и Виола засмотрелась куда-то… в прошлое, вытянув себя из воспоминаний легким усилием. Смахнув тяжелую слезу, которая словно выпускала весь скопившийся в ней негатив, она нежно посмотрела на меня и тихо прошептала:

– Это была я… Я изменяла Шаворскому-старшему… Он слишком сильно любил, чтобы посметь пойти на такое.

– А затем ты ушла, а он разрушил твою карьеру! – снова напомнила я ей, непонятно кому и что пытаясь доказать.

– Он умолял меня остаться… Готов был все простить… –  прошептала она и, устало подойдя к окну, обняла себя руками, заметно задрожав. – Он всегда был таким… властным, ревнивым, жестким, что мне хотелось поставить его на место. Знаю, измена не лучший вариант, но я просто не представляла, как еще можно показать ему, что я не настолько зависима от нашей любви, чтобы просто слепо подчиняться.