После отбоя

Хорошо, что двое суток не выпадал снег и уложенные в сооружаемую дорогу плиты были чистыми, даже трещины не припорошены. Кузьма Прокофьевич неторопливо двигался по ним, некоторые ощупывал даже руками, и, когда ступил на последнюю, признался:

— Наши. — Он стоял с опущенной головой, как у надгробия. — Наши, — повторил он и мрачно заговорил: — Представляете, что было бы с саперами, вздумавшими наводить переправу для танков из гнилого леса или неисправных понтонов? Трибунал. А что делать с нашими? Ведь они знали, на что шли: рухнет пролет крыши, погибнут рабочие. И эти люди ходят с нами по одной земле, дышат одним воздухом, получают зарплату из одной государственной кассы, живут в одних заводских домах?! Эти люди проходят мимо Красного знамени, врученного заводу крайкомом партии?! И чего после этого стоит директор завода и все его помощники?! Я должен извиниться перед вашими людьми. Не только сам приду — бракоделов с собой приведу, пусть казнятся, смотрят в глаза молодых ребят, комсомольцев.

Леша чувствовал страдания Снегова и решил переключить его на другой разговор.

— Кузьма Прокофьевич, знаю, что вы на меня в обиде за звонки.

— Нет, теперь вы не обидчик, а потерпевший, — сказал Снегов. — Разберемся, устроим общественно-показательный суд. Потери возместим.

— Нас сдерживают не только стеновые панели, но и железобетонные конструкции под электролизеры.

— Знаю, товарищ Иванчишин, но разве дело во мне? Не я занимался пересортицей номенклатуры: количество одних конструкций увеличивал, других — сокращал. Мне самому эта ломка стоит двух процентов потери сверхплановой продукции… Умеете воевать? — неожиданно спросил Кузьма Прокофьевич.

— Устал.

Снегов посмотрел на Лешу с укором.

— Молодой человек!.. — И не досказал, круто повернулся и зашагал к машине.

Иванчишин нагнал его:

— Кузьма Прокофьевич, это ведь не решение, а состояние человека. А человек этот будет воевать. Извините.

— Ладно, уж… Разберусь — встретимся.

Леша почувствовал себя так, будто его отхлестали по щекам. Он смотрел вслед уходившему Снегову и в который раз удивлялся, как этот опаленный войной человек сумел сохранить гвардейскую выправку, вкладывая в слово «выправка» значительно большее содержание — несгибаемое мужество, волю к победе. Он будто шагнул сюда, на Всесоюзную ударную комсомольскую стройку, прямо с поля боя и с таким же бесстрашием ринулся в сражение за создание материальных ценностей для своего народа.

К концу дня Кузьма Прокофьевич позвонил сам:

— Товарищ Иванчишин, дело с бракованными панелями оказалось сложнее, чем я предполагал. Не могли бы вы подъехать на завод?

Леша мчался на такси. И не только затем, чтобы искать бракоделов. Ему хотелось ближе познакомиться с бывшим комбригом. Встречи на заседаниях парткома, планерках позволяли судить лишь о его политической зрелости, рассудительности и завидном спокойствии, которое особенно подкупало Лешу, вероятно, потому, что ему самому не хватало этого качества. Но сегодня он увидел как бы другого Снегова, быстро ранимого, не скрывающего чувства под личиной спокойствия: И без преувеличения считал, что открывал в нем человеческую глыбищу, близкую и незнакомую, доступную и недосягаемую. И ругмя ругал себя за невосприимчивость к добрым советам. Прислушайся он в свое время к наказам заместителя начальника заставы по политической части, наверно, при оценке людей не делал бы ставку лишь на одну интуицию.

Иванчишину бросилось в глаза, что в проходной завода был почти такой же порядок, как в воинской части, лишь вахтер был без формы, пропуск не потребовал, но фамилию спросил, потом любезно указал, как пройти к директору.

— Ну так какой санаторий избрали для отдыха? — спросил Кузьма Прокофьевич вошедшего, но уже без неприязни, улыбаясь.

— Решил перенести отдых на будущую пятилетку, — нашелся Леша.

— Одобряю. Вы знакомы? — Директор кивнул на стоящего у окна главного инженера завода, представил: — Лейтенант запаса Василий Романович Князев, моя правая рука.

Леша знал Князева, они встречались на планерках, проводимых главком. Обычно на этих планерках от взаимных претензий, препирательств, разгоряченных выступлений чуть не прогибались стены кабинета управляющего трестом, и представителю главка приходилось усмирять непокорных. Князев выпадал из числа таких. Несмотря на то что был самым молодым из своих собратьев, к нему относились уважительно, не повышали голос, а лишь просили помочь, ускорить, взять на заметку. Иванчишин удивлялся хладнокровию Князева, его умению кратко, но выразительно доказывать, что от него можно требовать, а что ему неподвластно. «Он чем-то повторяет своего директора», — думал Леша.

Снегов будто специально дал время своим собеседникам получше рассмотреть друг друга, только после этого заявил:

— Так вот, товарищ Иванчишин, не смогу я извиниться перед вашими комсомольцами, как обещал, не смогу. Лейтенант Князев официально докладывает: из-за отсутствия металла на этой неделе мы вообще не выпускали плиты покрытия.

— Да, — подтвердил главный инженер.

— Чьи же материалы?

— Ваши, сами удостоверились, — напомнил Леша.