Последнее лето

Дома, бурча, Тарас Константинович облачился в новые серые брюки, вышло кстати, что когда-то, собираясь к Забневым, погладил их, - и в нейлоновую сорочку; закатал рукава и, помедлив, надел на волосатую коричневую руку золотые часы - подарок треста к шестидесятипятилетию. Тикают... А уж насчет пиджака - ни, ни, хоть тут сам премьер, свой ли, заморский ли, окажись!

Пока он переходил дорогу, вспомнил: когда они с Санькой Свистом первый раз пришли зачем-то на барскую усадьбу, в аллее навстречу им попалась молодая барыня.

Ни лицом, ни осанкой она не была похожа не только на баб, но и на своих деревенских девок. Она неторопливо прогуливалась под белым зонтиком, в белом же длинном платье, из-под которого показывались и снова прятались блестящие туфельки. И пахло от нее чем-то необыкновенным.

Санька, цыганистый и бойкий, почтительно сдернул картуз, а когда она, кивнув, прошла мимо, тонкая и душистая, оглядел ее со спины, восхищенно щелкнул языком.

- Это краля! С такой бы на всю ночку в омете - а, Тараска?

Деревенские мальчишки, они в пятнадцать лет знали, по крайней мере теоретически, уже все; в шестнадцать, случалось, и женились.

"Вот ведь как получается, - размышлял Тарас Константинович, входя в приемную, - Санька Козырев погиб в войну в звании полковника-артиллериста, а барыня, чужой человек по самой своей природе, жива. Интересно все-таки она или не она?"

- Тут, что ли?

- Тут. - Секретарша смотрела на директора во все глаза, словно но узнавая.

- А Забпев?

- Не был еще.

Тарас Константинович недовольно хмыкнул, обреченно толкнул дверь.

Отложив газету, невысокая седая старушка в роговых очках поднялась со стула, сделала навстречу мелкий шажок.

- Здравствуйте. Как я понимаю, вы и есть директор - Тарас Константинович?

- Он самый. - Тарас Константинович мотнул головой. - Садитесь, прошу вас.

- Спасибо.

Он прошел за свой стол, сел сам и почувствовал собя увереннее. Ничего импортного в этой старушенции по было. Просто старенькая, похожа на учительницу-пенсионерку: белые, гладко причесанные волосы, кофточка с длинным рукавом, черная юбка.

- Чем могу служить?

- Прежде всего посмотрите, пожалуйста, мой паспорт. - В выцветших глазах старушки мелькнула грустная смешинка, она щелкнула запором дорожной сумки. - Пожалуйста.

- Зачем? - Тарас Константинович пожал плечами, внимательно, однако, пробежав все графы. Бессрочный.

Аносова Надежда Федоровна, 1895, место рождения г. Сызрань, служащая... Паспорт был пожелтевший, старенький, как и его владелица, и такой же аккуратный.

Задержался Тарас Константинович только на дате рождения: на шесть лет старше его...

- Вы, конечно, удивлены моим появлением?

- Да нет, не очень...

- Жизнь прожита, потянуло навестить родные места.

Отсюда хочу проехать еще в Сызрань. - Аносова смущенно, словно извиняясь, усмехнулась, мягко блеснули золотые коронки. - Это, наверно, уже патология...

У нее было круглое, еще чистое лицо, с тихим старческим румянцем, слабый подбородок иссечен мелкими морщинками, под черными ободками оправы висели деликатные мешочки. От прежней молоденькой помещицы сохранились одни только брови - хотя и поредевшие, но все такие же высокие и гордые.

Тарас Константинович понимал ее желание: даже зверь, чуя конец, жмется к своей норе, - не то что человек. Понимал он и другое: ей, старой барыне, с ее цепляющейся за былое памятью, дорого здесь все то, что с мальчишек было ненавистно ему; понимал, что всю свою жизнь, унаследовав от деда и отца извечную мужицкую ненависть к барам, он, по существу, никогда не переставал бороться с ее классом и победил его; понимал, говоря еще прямее, что сидящая перед ним вежливая благообразная старушка и он сам люди, чуждые друг другу, и все-таки, к удивлению своему, ничего, кроме снисхождения и легкого любопытства, не испытывал к ней. Так полярно изменились за эти десятилетня их роли, положение, ощущение своего места и значения на земле.

- Ехала я сюда без всякого опасения, - продолжала Аносова. - Насколько я помню, очень плохой памяти мы о себе не оставили...

Уловив, должно быть, в глазах директора что- то ироническое, она округло развела руками.

- Ну, может быть. Сужу я, конечно, предвзято...

Муж, по натуре своей, был незлобивый - уверяю вас.

Служил он потом все время в Гатчине. Райзо, по-моему, называлось - так, кажется?

- Да, райзо.

- Он ведь агрономом был. Умер в тридцать девятом. - Старушка подняла спокойные усталые глаза. - А я виновата, по-моему, еще меньше. Разве только в том, что родилась дворянкой. Да замуж за помещика вышла...

Директор выжидательно слушал, как бы приглашая к продолжению, - Аносова заговорила снова, негромко и задумчиво:

- Не стану вас обманывать: муж, конечно, труднее привыкал... А у меня характер был другой, что ли. Необщительней, вероятно... И работа мне очень нравилась:

служила я в Публичной библиотеке, во французском отделе. Так вот всю жизнь безвыездно в Ленинграде и прожила.

- А в войну? - не удержался Тарас Константинович.