Последняя патриотическая

– Вот их Украина. Знаешь, в чем они ошиблись? – мудро понял Японец. – Не тот флаг подняли. Фашистский. Подняли бы любой другой – мы бы не устояли. Ты что приехал? Флаг фашистский увидел! И так же другие.

Нашли мы письма у укропов после боя. Много писем, но я запомнил одно. Оксана Цыбенко, Днепропетровск, 4 «Б» класс. Письмо солдату на фронт: «…Убивайте их, русских, как можно больше. И детей их тоже убивайте. Потому что они вырастут и будут бунтовать, как их отцы…» Откуда это у ребенка, ты понимаешь? Кто ему это вложил? – спрашивает Японец меня одного. Другие только молчат: их нечего спрашивать, они уже знают откуда. – Они ведь и шли сюда за одним – убивать русских. Делать из них украинцев. И поэтому мы восстали – за право называть себя русскими.

А я ведь не русский и не был им никогда. Я черкес, – гордится своей кровью шахтер. – Но мои предки служили Российской империи. И я за империю. За царя. За Путина. Я до пятнадцатого августа не верил, что устоим. А после пятнадцатого россияне пришли, сразу много. Я понял тогда: теперь выстоим! Надежда на русских только. Так это я про себя. А пацаны эти: Роща, Шаман и другие. Они-то с каким сердцем теперь?!. Они ведь сюда шли с Украины, как русские. Думали, отобьются здесь, пойдут освобождать дальше свое Запорожье. Для них теперь все пути назад перечеркнуты.

Мы сидим в кругу стола, и уже с полчаса дрожит и пляшет на столе посуда.

– Аэропорт, – обрывает Мясник.

– Что там осталось?

Каждую ночь смотрю я в небе это кино – цветные огни батарей.

– Что там может остаться. Тени на камне? – смотрит он прямо в глаза.

Мясник заходил в Аэропорт в мае 2014 года. В первый штурм 26-го числа. Попал со всеми в ловушку Нового терминала, где с двух сторон их расстреливал кировоградский спецназ (будущие «киборги» Аэропорта, от названия города Кировоград): из Старого терминала и с метеовышки. А вдобавок подлетела украинская авиация – вертолеты и самолеты.

– При нас авиация начала на взлетку садиться. Оттуда – укропы. Десант вышел, боеприпасы, оружие разгружают. А у нас ничего против них:. Тогда-то и начался этот кошмар. Сначала «сушки» по нам отработали. Тогда мы с АГСа стали по самолетам бить. И что-то сделали, что они садиться на взлетку уже не смогли. Потом стали с неба «каруселью» вертолеты украинские заходить и с двух сторон по терминалу ракетами бить. Мы всё в ход пустили: кресла свалили, диваны, банкоматы набок переворачивали, чтобы закрыться. А они лупят и лупят. От здания щепки летят! Я трупами накрывался: троих на себя брошу, под ними лежу. Пройдет вертолетная атака – трупы дымятся, а тебя самого будто поленьями били, с головы до пяток трясешься…

Я в тех КамАЗах не был, где «Восток» своих расстрелял. Это они вечером выходили, уже после вертолетных атак, а мы в терминале так и остались группой прикрытия. Остались, а воевать уже не с чем. Все порасстреляно. А нас бьют и бьют, с вышки и со второго терминала, снайпера их совсем озверели. Надо чем-то отстреливаться, и ночью до мертвых своих поползли, патроны у них собирать. Мы ведь не потому оставили Новый терминал, оставили Аэропорт, что побили нас там, нет. Отбиваться нам было нечем. Если б хоть кто-нибудь привез нам оружие, никто бы тогда не ушел. Никто ничего не привез. Мы следующей ночью ушли. Пятнадцать человек нас там было – самых последних.

– Остался кто-то теперь?

– Я за себя только знаю.

Вернулся из России Док. Сытый, довольный и без копейки в кармане. С ним еще семь человек россиян по контракту с Ордой отправила нам 1-я Интернациональная. Всех сразу в разведку.

Вечером Ива и Док готовят захват украинского танка. Сидят в комнате, решая, куда идти за добычей: в Аэропорт или другие места. На столе только чай и тот без сахара.

– Орда, угости, – заглядывает Ива в пустую кружку.

Старый достает свой запас, открывает фляжку, наливает полный стакан самогона.

– На двоих, Ваня, – предупреждает Орда.

– А если нас завтра в разведке убьют. – начинает Ванька. И тут же – хлоп полстакана в себя. А дальше едва слышно (сперло дыхание): – Всю жизнь будешь себя проклинать, что нам перед смертью пожадничал.

«Четвертые сутки пылают станицы.» Всё идет вразнос в «Беркуте». Болезнь морская – «синяя тоска» – свалила экипаж и рулевого.

По синьке сцепились Батон, Чоп и Щука. Один другого поймал на вранье – и на ему крест в зубы:

– А ну целуй, раз казак!

– С чего это?

– Потому что брешешь, собака!

– Не стану целовать!

– Бей его!

И драка: головы в одну сторону, папахи – в другую…

Столяр – макеевский ополченец. Мужик-работяга. Погибли родители, когда был ребенком, остался с тремя младшими сестрами. Пошел на работу, к своим тридцати годам отдал всех замуж, еще и с приданым, завел собственную семью. «Всю жизнь, не разгибая спины, – показывает он черные рабочие руки. – Я воевать пошел, потому что устал».

Утром на построении кто-то из командиров вновь: «Хватит пить!»

Столяр, взятый за сердце, вышел на середину, в руке автомат стволом вниз:

– Я лично буду пьяным ноги простреливать!

Утром сказал, а в обед пьян – хоть выжми, вынесли на руках из гостей.