Последний праведник

Особенно его впечатлил один случай. Вместе с некоторыми руководителями других секций Амнистии он пару лет назад ездил в Сьерра-Леоне, где им предстояло создать кризисный центр для детей-солдат. Там, в камере для смертников, Амундсен встретил двоих мальчиков, осужденных за зверские убийства в собственной деревне. Один из мальчиков застрелил своего младшего брата. Младшему брату было десять лет, самому мальчику — двенадцать. Родственники потребовали казни мальчика. Амундсен никогда не встречал настолько одинокого человека. Страна, похитившая его армия, семья, социальные службы — если их вообще можно так назвать, — все оставили его умирать. Амнистия собрала больше ста тысяч подписей. Амундсен лично передал их президенту тамошнего Верховного суда. Это был чистый фарс, зал суда располагался в бывшем актовом зале заброшенной гостиницы. Одному Богу известно, где их угольно-черный судья умудрился раздобыть свой идиотский белый парик — а Бог давно отвернулся от Восточной Африки, оставив этот земной ад на попечение Амнистии, Красного Креста и Врачей без границ.

За вторым мальчиком по-прежнему стояла его семья. Его похитили в восьмилетнем возрасте, когда Амундсен с ним познакомился, мальчику было десять. За два месяца его превратили в робота-убийцу. Они тренировались на детях. Тренировались, стреляя в других детей, которые были похищены так же, как и они сами. Если ты сам не решишься нажать на курок, тебя пристрелит взрослый сержант. Майк, как называли мальчика, быстро понял принципы действия наркотиков, понял, как важно притуплять чувства. Без наркотиков он сошел бы с ума и застрелился. Амундсен никогда не забудет своей первой встречи с мальчиком. Он подозревал, что дело плохо, но действительность оказалась ужаснее всех ожиданий. Перед ним сидел мальчик, который стал наркоманом, чтобы выжить в аду. Маленький мальчик, который, потея и дрожа у себя в камере, не мог ни думать, ни говорить ни о чем другом, кроме следующей дозы. Амундсен близко общался с семьей мальчика. Может быть, он сам виноват, что внушил им надежду. Обоих мальчиков расстреляли в грязном тюремном дворе. Ну да. Все сьерра-леонские истории заканчиваются смертью.

Мать обвиняла Амундсена. В том, что он недостаточно старался, в том, что теперь он может просто уехать домой. Он до сих пор помнит, как она крикнула ему вслед:

— Смерть моего сына — это твоя зарплата!

Амундсен нередко думал об этом, ее слова намертво врезались ему в память. Он частенько говорил себе, что несправедливо увязывать эти вещи. Его работа состоит как раз в том, чтобы внушать надежду. Но мать этого не понимала, и ее слова продолжали преследовать его.

— Смерть моего сына — это твоя зарплата!

18

Центральный Копенгаген

Нильс снова сверился со своим списком. На очереди Северин Розенберг, предпоследний. После него остается только Густав Лунд, выступающий здесь в роли джокера, математик, нобелевский лауреат. Нильсу даже нравилось, что в деле фигурировали не только избалованные вниманием любимчики прессы, но и темная лошадка. Это усиливало ощущение, что он действительно изо всех сил пытается найти хороших людей, тех, кто хочет и может помогать другим, понимая, что для этого необязательно участвовать в демонстрациях и факельных шествиях на Ратушной площади.

У Нильса не было сегодня времени на какие-то дополнительные изыскания, так что он шел на встречу, зная о своем визави то же, что знает любой датчанин, регулярно читавший газеты в течение последней пары лет, а именно: Северин Розенберг не раз давал приют тем, кому было отказано в политическом убежище. В прессе его называли «пастырем беженцев», часть политических правых сил (а с ними и существенная доля населения) его ненавидела. Но Северин Розенберг не сдавался и продолжал отстаивать свою точку зрения: любовь к ближнему — это любовь к ближнему, и ее невозможно проявлять частично, охватывая только светловолосых и голубоглазых. Человек обязан помогать тем, кто попал в беду. Нильс часто видел священника в телевизионных дебатах, где тот производил впечатление человека талантливого, но немного не от мира сего, идеалиста, который готов пройти огонь и воду, защищая свою веру. Две тысячи лет назад его бы швырнули на растерзание львам в Колизее вместе с другими христианами, которых преследовали за их уверенность в том, что земные блага и любовь можно поделить на всех. В Розенберге было нечто наивное, и Нильсу это нравилось.