Потоп

Неровный звук колокольчика, привязанного к дышлу, доносился все яснее и яснее; наконец, он вдруг умолк, — сани, очевидно, остановились перед домом.

— Посмотри, кто приехал, — сказала панна Кульвец жмудину.

Тот вышел из людской, но через минуту вернулся и, принимаясь опять за жернова, произнес флегматично:

— Панас Кмитас!

— Сбылось! — воскликнула панна Кульвец.

Девушки вскочили, прялки и веретена попадали на пол.

Панна Александра тоже встала. Сердце ее билось, как молот, на лице выступил румянец, но она нарочно отвернулась от камина, чтобы никто не видел ее волнения.

Вдруг в дверях показалась какая-то высокая фигура в шубе и меховой шапке. Молодой человек вошел в избу и, заметив, что он в людской, спросил звучным голосом, не снимая шапки:

— Гей, а где же ваша панна?

— Я здесь! — ответила довольно твердым голосом панна Биллевич. Услышав ее ответ, гость сорвал шапку с головы, бросил ее на пол и, поклонившись, сказал:

— Я — Андрей Кмициц.

Глаза панны Александры на мгновенье остановились на лице гостя и опустились. Золотистые, как рожь, волосы, выстриженные в кружок, серые глаза с пристальным взглядом, темные усы и молодое, смуглое лицо с орлиным носом, веселое и удалое.

А он, подбоченившись левой рукой, правой провел по усам и сказал:

— Я еще не был в Любиче, а несся птицей сюда, чтобы поклониться панне ловчанке. Ветер принес меня прямо из лагеря.

— Вы знали о смерти дедушки-подкомория? — спросила панна.

— Нет, не знал, но я оплакал моего благодетеля горькими слезами, когда узнал это от шляхты, присланной отсюда ко мне. Это был искренний друг моего покойного отца, почти что брат. Ваць-панне известно, что он четыре года тому назад был у нас в Орше. Тогда-то он и обещал отдать мне панну и показал ваш портрет, над которым я вздыхал по ночам. Я бы раньше сюда приехал, но война — не мать: людей только со смертью венчает.

Панна смутилась его смелой речью и, чтобы переменить разговор, спросила:

— Значит, вы еще не видели своего Любича?

— Будет время! Здесь у меня самое важное дело — здесь у меня самое драгоценное наследство, которое я прежде всего хотел бы получить. Только вы так отворачиваетесь от меня, что я до сих пор не мог заглянуть вам в глаза. Вот так! Повернитесь-ка, а я у камина стану… Вот так!

С этими словами он схватил не ожидавшую такой смелости панну Александру за обе руки и быстро повернул ее к огню.

Она смутилась еще больше и, опустив длинные ресницы, стояла, точно стыдясь собственной красоты и света. Наконец Кмициц выпустил ее руки и хлопнул себя по бедрам:

— Как Бог свят, редкость! Я прикажу отслужить сто заупокойных обеден за душу моего благодетеля. Когда же свадьба?

— Еще не скоро, я еще не ваша, — ответила панна Александра.

— Но будешь моею, хоть бы мне пришлось для этого сжечь этот дом! Я думал, что на портрете тебя прикрасили, но теперь вижу, что художник высоко метил, да промахнулся; всыпать бы ему сто плетей и печки велеть красить, а не такую красоту писать, от которой я сейчас глаз не могу оторвать. Счастливец тот, кому такое наследство достается!

— Правду говорил дедушка покойный, что вы горячи не в меру!

— У нас в Смоленске все таковы, не то что ваши жмудины! Раз, два — и должно быть так, как мы хотим, а не то смерть!

Панна Александра улыбнулась и, взглянув на молодого человека, сказала уже спокойнее:

— Верно, там у вас татары живут.

— Это все равно! А вы все-таки моя, и по воле родителей, и по сердцу.

— По сердцу ли, этого я еще не знаю.

— А коли не по сердцу, так я руки на себя наложу!

— Шутки шутите, ваць-пане! Но что же мы до сих пор в людской стоим — прошу в комнаты! С дороги, верно, и поужинать хорошо… Прошу!

И она обратилась к панне Кульвец:

— Тетя, вы пойдете с нами?

Молодой хорунжий быстро спросил:

— Тетя? Чья тетя?

— Моя тетя, панна Кульвец.

— Значит, и моя! — ответил он, целуя ее руки. — Да! У меня есть товарищ в полку по фамилии Кульвец-Гиппоцентавр, — не родственник ли он вам?

— Да, это из нашего рода! — ответила, приседая, старая дева.

— Славный парень, только такой же ветрогон, как и я, — прибавил Кмициц.

Между тем появился казачок со свечою в руке, и они перешли в сени, где Кмициц снял шубу, а затем в комнаты.

По уходе господ девушки собрались в кружок и начали друг другу высказывать свои замечания. Стройный юноша очень им понравился, и они не жалели слов, расхваливая его изо всех сил.

— Так и горит весь! — говорила одна. — Когда он вошел, я думала, что это королевич какой!

— А глаза как у рыси — так и пронизывают! — ответила другая. — Такому противиться нельзя!

— Хуже всего противиться, — ответила третья.

— Нашу панну повернул, как веретено. Видно по всему, что она ему по нраву, да и кому же она может не нравиться?

— Ну и он не хуже, что и говорить. Если бы тебе такой достался, то ты бы пошла за ним и в Оршу, хотя это, говорят, на краю света.

— Счастливая наша панна.

— Богатым всегда лучше на свете. Золото, а не рыцарь!

— Пацунельки говорили, что и тот ротмистр, который гостит у старого Пакоша, тоже красавец!

— Я его видела, но далеко ему до пана Кмицица!

— Такого, верно, на свете больше нет.