Повести и рассказы писателей Румынии

— Да, да, твоя дочь. Она антипатична, Янош, не обижайся, но она антипатична. У нее в глазах этакая крестьянская гордость… Мне это не по душе. Лучше завтра… А сегодня вечером… Посмотрим! Очень трудно!

Поглощенный своими мыслями, граф двинулся с места.

— Спокойной ночи, барин! — сказал Янош и повернулся так же круто, как только что повернулась Анна.

Пройдя немного, он услышал за собой торопливые шаги графа.

— Янош, ведь ты не сердишься, правда? Разве такой я человек, чтобы в моем положении терять то, что у меня еще осталось?

— Я не обижаюсь, господин граф! — Янош высвободил плечо из-под руки графа, — руки с длинными пальцами, тонкой, но все-таки странно тяжелой, и быстро пошел дальше.

Он широко шагал по камням и сухим местам и иногда сплевывал.

— Тьфу, разрази его бог вместе с его подарком! Что мне теперь скажут дети! Ведь они меня совсем засмеют! Тереза-то как огорчится! Она еще и не захочет отдавать зеркало, ведь граф вволю попил и поел у нас за него. Тоже сделал подарок, один раз за всю свою жизнь! Тьфу! Никто в селе не получил от него чего-нибудь бесплатно, а теперь он приходит и требует назад подарок! Да что там, денег за него хочет! Денег! А у нас и хлеба нет!

Дома все дети собрались в кухне. Габор чинил туфлю Терезы, Арпад сидел возле плиты и, тихо насвистывая, вырезал из дерева кувшинчик, а Тереза влезла на кровать и, тяжело дыша, растирала отекшие ноги. Ее покрывшееся пятнами лицо было почти неузнаваемо, только глаза поблескивали, как всегда.

— Отец, к тебе приходил твой «приятель». Ты не встретился с ним в поле?

Янош прикинулся, что не понимает. У него не хватало духу сказать, зачем приходил граф.

— Какой приятель?

— Тот, у которого ты в долгу за то, что он тебя когда-то поцеловал. Вот он и пришел за долгом, — как обычно, пошутила Тереза.

Янош похолодел. Неужели граф сказал что-нибудь и детям?

— Пропал картофель, ребята, как есть весь пропал! Не знаю, что соберем.

— Погнил? Ох, вот беда! Если и картофель сгнил, совсем нам погибать! — забыв о графе, застонала Тереза. — До ребенка ли мне теперь? Нашла время рожать! Уж лучше бы…

— Да замолчи же! — оборвал ее Габор. — Ведь мы отложили кое-какие деньги. Хватит, чтобы еды купить.

— А дом?

— Мы еще не старики.

— А я еще не женился, — поддержал его Арпад.

— Да если ты и женишься, так мы разве собаки, чтоб не прожить вместе два-три года.

— Потеряем лес Иошки-бача, ему тоже нужны деньги, он и продаст, не станет нас дожидаться.

— Через год найдем у кого-нибудь другого.

— Да ребенок нам сейчас совсем ни к чему!

— Насчет ребенка ты глупостей не говори, жена, ты родишь не батрака и не нищего. Все мы дома, здоровы, земля у нас есть, отец тоже крепкий, чего ж ребенка оплакивать? Родишь его, и пусть живет нам на радость!

— Значит, сгнил картофель?

— Сгнил.

— А кукурузу там, наверху, на холме, ты смотрел?

— Та, что наверху, как будто получше.

Ночью Янош без сна ворочался в постели. Как сказать детям насчет зеркала? Терезе оно нравится, оно так украшает комнату. Нет, он не отдаст зеркало и выгонит графа за ворота. Янош посоветовался бы с Арпадом, Арпад мягче, чем Тереза, но завести разговор было нелегко. Он все вздыхал, переворачивался с боку на бок, кашлял.

— Тебе не спится, отец?

— Не спится.

— Наверно, сейчас никто в селе не спит, уж очень все расстроены.

Сон бежал от них.

— Арпад!

— Что, отец?

— Знаешь, зачем приходил господин граф?

— Хотел переночевать в гостинице?

— Нет. Он приходил, чтобы я либо заплатил ему за зеркало, либо отдал обратно. Вот зачем он приходил.

Арпад тихонько засмеялся.

— Отдай ему, отец. И когда тебе кто-нибудь скажет, что ты, — Арпад чуть было не сказал «тряпка», но удержался, — что ты человек мягкий, можешь поверить — это так и есть.

— Слыхано ли, чтоб барин так поступал?

— А тебе удивительно?

— По-твоему, нечему удивляться?

— У них — нечему!

— Как будто ты их знал!

— Я-то их не знал, но скажи теперь сам: были они когда-нибудь щедры или хорошо платили за работу только потому, что у крестьянина денег нет? А может, ждали, если крестьянин не мог вовремя долг уплатить? Ну-ка расскажи, ведь об этом ты никогда не рассказывал.

Янош молчал. Рассказывать было нечего.

— Отец!

— Чего тебе?

— Почему они тебе не противны?

Янош глубоко задумался.

— Почему же они должны быть мне противны? В те времена так было: он барин, ты мужик. Ты ему скажешь: «Целую ручки», он ответит, и все тут. А расчеты велись с Имре, с Лаци. Барин ничего и ведать не ведал.

— Ведать не ведал? Лежал на пуховых перинах и ничего не ведал, бедняга! Кто-нибудь в селе любил его?

— Да за что ж его было любить? Не за что, сам знаешь! Сильвестр говорит: «Ежели бы он не продал землю, нам негде было бы купить, за это ему спасибо». Но любить-то его никто не любил.

— Если бы у него не было земли, то была бы у вас.

— Это как же — у нас?

— Ох, отец, как тебе не понятно? Ежели бы его деды и прадеды не скупали землю и не… Ты что, отец? Вот тебе раз, он уснул!

Через минуту Янош, очнувшись от тревожного сна, подскочил как ужаленный.

— А как по-твоему, Тереза отдаст зеркало?