Право на безумие

Приближался пятидесятилетний юбилей со дня нашей свадьбы. Наши дети, у нас выросли замечательные дети – дочка и сын, решили втайне от меня отметить эту дату. Они заказали шикарный стол в ресторане, созвали всех наших друзей, разыскали даже затерянных с войны боевых товарищей, пригласили всех, кто был нам дорог, устроили всё самым наилучшим образом. Мне же сказали, что просто хотят по-семейному поужинать. На самом деле их целью было помирить нас, не восстановить семью (это было уже невозможно, ведь двадцать лет у их отца фактически была другая семья), но хотя бы уничтожить ту ужасающую пропасть между нами, дать нам возможность, наконец, поговорить друг с другом, понять и простить друг друга. Ведь прошло уже двадцать лет, всё давно должно было быльём порасти, стереться и забыться. Но у меня ничего не поросло, ничего не стёрлось, не забылось. Как только я увидела богато накрытый стол, великое множество гостей, многих из которых даже не узнала, то сразу всё поняла. А когда дочка подвела ко мне отца, чистенького, ухоженного, нарядного, с огромным букетом белоснежных роз, словно сошедшего с праздничной открытки, меня вдруг взорвало и понесло лавиной на всё и вся. Я была в каком-то исступлении, не помню, что говорила, что делала, в голове лишь набатом тревожного колокола звенит по сей день: «БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ! ПРОКЛИНАЮ! ПРОКЛИНАЮ! ПРОКЛИНАЮ!»…

В ту же ночь он умер от обширнейшего инфаркта. А я вот уже пять лет живу с этим и не могу освободиться, примириться ни с собой, ни с Богом. Я не хочу уходить так… Я боюсь… Отпусти меня с миром, батюшка.

Женщина замолчала. Молчал и Аскольд. В эту минуту он понимал, насколько трудно, тяжко, поистине невыносимо ответственно священнику жить и носить в себе таковой груз человеческих исповедей. Если бы не прощающий, не облегчающий людскую душу Господь, не Его всесильная, всемогущая Любовь, легко, как глотнуть воздуха, можно было бы сойти с ума. Но Богатов ведь не священник,… и как-то Всевышний распорядится с его душой, отягощённой этим покаянием?..

– Я не могу отпустить вам этот грех,… нет у меня таковой власти, – наконец заговорил он. – Но одно могу сказать точно: теперь, когда вы облегчили свою душу рассказом, когда ваше покаяние очевидно и для вас, и для меня,… а значит и для Бога… Потому что и для нас с вами сказал Господь: «ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них»17… Теперь Бог не оставит вас, сохранит, доведёт до священника, до всамделишной, законной исповеди. Главное, не растерять вам покаянного чувства, сберечь его в себе как величайший дар, очищающий человека, сближающий его с Богом. Верьте мне, теперь всё будет хорошо. Я это точно знаю.

В это время поезд подкатил, наконец, к долгожданной станции и остановился, натужно скрипя тормозами. В вагон зашли люди в белых халатах, осмотрели больную, аккуратно и бережно перенесли её из купе в припаркованную прямо на перроне машину с большим красным крестом и умчались исполнять свою великую, важную миссию по врачеванию человеческих тел. Врачевание же души осталось, как и прежде, целиком во власти Господа… И на благой, покаянной воле самого грешника.

Но нечто безусловно значительное, главное на тот момент в купе поезда всё-таки произошло – родилась, сформировалась и окрепла та самая покаянна воля, без которой ни успокоения в жизни, ни упокоения в смерти быть не может.

Аскольд стоял на платформе и курил, но уже не нервно, как давеча в тамбуре, а спокойно, даже умиротворённо. К нему подошёл Пётр Андреевич.

– Ну что, как она? – спросил он. – Надеюсь, всё обошлось? Жить будет?

– Обошлось… Будет… – ответил Богатов с надеждой. – Теперь всё будет хорошо.

– Вы так думаете, Аскольд Алексеевич?

– Знаю, – уверенно, как отрезал Богатов, и немного подумав, добавил. – Верую в это.

Берзин остался удовлетворённым таким ответом.

Глава 6