Право на жизнь

Лесник толковал старшине, что до партизан «два дня ходу». «Через Соть переправляйся возле Лисьего хутора, — говорил Степанов, — Река там неглубокая, место глухое. Как на тот берег выберетесь, забирайте вправо. Идите до Соколиной горы. Гора — название, холмик, но видно его далеко. Ориентир будет. От горы возьмете влево, к Журбаевским выселкам. О минах не забудь, — предупреждал лесник Колосова. — Особенно возле Соти, возле дорог. На рожон не лезь, — советовал Степанов, — если что — в обход иди».

Прав, сто раз прав оказался Степанов. Мин немцы не пожалели. Начинили взрывчаткой берега, заминировали выходы из леса. Не раз, не два пришлось менять маршрут, обходить опасные участки. Возле хутора Лисий немецкие саперы вели оборонительные работы. Не враз увиделась переправа через Соть. Шли и шли вверх по реке, мерили и мерили лишние километры, удаляясь от цели. Огибали Соколиную гору. В районе этой горы тоже расположилась саперная часть, туда немцы нагнали военнопленных. Как и под хутором Лисьим, там тоже велись оборонительные работы. В результате всех этих переходов потеряли несколько дней, а до Ливонского леса, в котором и укрылись партизаны, все еще оставалось около десяти километров, два серьезных препятствия: безлесое пространство в междуречье Соти и Каменки, дорога Михайловск — Глуховск, которую тоже надо было пересечь.

Беспокоило то, что отряд мог сняться, уйти. Степанов, правда, обнадежил, сказал о том, что при всех случаях их встретит проводник. Назвал пароль. Дал явку во времянке Сторожевского лесного кордона. Душа все-таки болела…

Оглядывая шатер из крон деревьев, Колосов думал и о том, что, несмотря на потерю времени, большую часть пути они преодолели благополучно. Главное — себя не выдали, не оставили след. Надо было отдохнуть. Последние километры девушка шла, оступаясь на ровном месте. Поддержать бы ее словом, но на слова она не отзывалась. Замкнулась в начале пути, после необычного прощания с матерью.

О том, чтобы уйти к партизанам, девушка мечтала с того дня, когда они с Бориным узнали об отряде, когда оба стали связными между подпольем и лесником. Мысленно Галя не раз прощалась с матерью. Мать, конечно, волновалась, наказывала беречь себя, но в лес отпускала. Так ей казалось. Даже когда дядя Миша объяснил ей, как надо уйти из деревни, она не представляла всей тяжести прощания с матерью. Ну, крикнет этот бородатый старшина, стрельнет «для острастки» — не убудет. Вроде игры. Игры не получилось.

Мать согласилась, что ей надо немедленно уходить. Выбегать на улицу, голосить — отказалась. Простилась с Галей в доме. Но и в окно смотрела. Видела, как Колосов вскинул автомат, дал знак дочери идти впереди себя. И то ли ей обидным показалось, что дочь под оружием ведут, то ли еще по какой причине, только она не выдержала, выбежала на улицу, заголосила. Старшине пришлось применить силу, стрелять. Он закричал грубо, зло. Галя испугалась, поверила его злым словам. В то поверила, что старшина и впрямь может застрелить мать. Она не выдержала, бросилась к матери. Старшина еще раз выстрелил. Больно схватил Галю за руку. Потащил в лес. Галя вырывалась. Галя извивалась. Галя укусила старшину за руку. На краю деревни сникла.

В пути старшина несколько раз принимался объяснять, что приказы надо выполнять. Девушка хмурилась, отделывалась молчанием. Галя вновь и вновь вспоминала мать, ее крик, то, как поверила в возможность прицельного выстрела. Старшина чувствовал ее состояние, снова принимался объяснять. «Ну, как, как я должен был действовать?» — спрашивал он девушку. Галя молчала. За два года оккупации она столько раз была свидетельницей применения грубой силы со стороны немцев, местных полицаев, и вот, на тебе, свой же стреляет и кричит на своих. Так велел, именно велел дядя Миша. Он все подробно объяснил. Как поступать, как вести себя. Все равно этот бородатый старшина должен был действовать как-то по-другому. Каким образом, она не знала, но как-то по-другому.

Неплюев начал сдавать. Остановится, закроет глаза. Что с ним происходит — не понять. То ли засыпает на ходу, то ли думает о чем. Старшина по-всякому пробовал воздействовать на радиста, не помогло. Когда Колосов кричал на радиста, Галя еще больше настораживалась, смотрела на старшину так пронзительно остро, словно он не сам по себе, а кто-то другой, крайне ей ненавистный. Так она смотрела на него в Малых Бродах, когда он оттаскивал ее от матери. Счастье, что их не обнаружили, нет погони. А вдруг? Тут уж не знаешь, что делать, как поступать.

Пес между тем наладился отдыхать. Он разворошил лапами траву, докопался до земли, улегся, положив морду на вытянутые лапы. Лежал он жмурясь и позевывая.

Удивительный пес. Хлопот он не доставлял. Умело охотился. Пропадал, шастал где-то часами, каким-то образом находил их вновь. Если Колосов бросал ему что-то из еды, брать не торопился. Обнюхает, осторожно возьмет кусок, удалится с глаз долой. Колосов и на этот раз вырезал кость из окорока, который он прихватил в доме Шутова, бросил собаке. Черныш взял кость, скрылся в зарослях.