Прекрасные господа из Буа-Доре

– Ах, сударь, что плохого в том, что эти достойные особы соединятся узами Гименея? Знайте же, сударь, что сегодня утром, когда я приводил в порядок библиотеку ученого… он только мне дозволяет притрагиваться к книгам, для этого ведь нужен человек немного образованный… и вот я вижу, что Мерседес украдкой целует букет роз, который она каждое утро ставит ему на стол, пока он с вами завтракает. А потом, внезапно заметив меня, она побледнела, стала белей того шарфа, что у нее на голове, и убежала, словно невесть что натворила. Уже давно, очень давно, сударь, я начал кое-что подозревать. Уж очень она с ним дружна, так заботлива и внимательна. Я и подумал, что и для того и для другого это может кончиться любовью.

– Действительно! – ответил маркиз. – Но продолжай, Адамас!

– Так вот, сударь, обнаружив это, я от души рассмеялся не для того, чтобы понасмешничать, а просто от удовольствия, потому что человек всегда доволен, если о чем-то догадывается или разгадывает какой-то секрет, а раз доволен, так и смеешься. Тут пришел мэтр Жовлен в свою комнату и удивленно посмотрел на меня, не понимая, что это я так развеселился. Ну я ему все и рассказал напрямик, чтобы его развеселить тоже… и, кроме того, мне интересно было посмотреть, как он воспримет эту историю.

– И как же он ее воспринял?

– Так, словно солнце ему в глаза ударило, ни дать ни взять – хорошенькая девица, и уж поверьте, счастливый человек и внешне меняется, у него глаза зажглись, губы заулыбались, и он со своими длинными усами показался мне прямо красавцем. Он так выглядит иногда, когда играет на своем мелодичном инструменте.

– Очень хорошо, Адамас, что ты научился выражаться красиво. Ну а дальше?

– А дальше, сударь, я ушел. Точнее, сделал вид, что ушел, а сам в приоткрытую дверь подглядел, как наш добрый Люсилио взял цветы и страстно поцеловал их, а потом сунул за пазуху, прямо все цветы с шипами, словно ему доставляло удовольствие чувствовать уколы. И он начал ходить по комнате, прижимая обеими руками к груди этот дар любви.

– Все лучше и лучше, Адамас! – заметил маркиз. – Ну а потом?

– А потом через другую дверь вошла Мерседес и спросила у него, можно ли звать Марио на урок.

– А он что ответил?

– Отрицательно покачал головой, и я понял, что он не хочет отпускать ее. Она хотела уйти, решив, что он занят своими странными делами, потому что, сударь, она с ним ведет себя как служанка, которой и в голову не приходит понравиться своему хозяину. Но он стукнул ладонью по столу, чтобы позвать ее обратно. Она вернулась. Они посмотрели друг на друга, но недолго, потому что она потупила взор своих прекрасных черных глаз и сказала ему по-арабски что-то. По ее виду, я думаю, вот что она сказала: «Что же ты хочешь, мой повелитель?» А он показал ей вазу, в которую она поставила цветы. Она увидела, что цветов в ней нет, и добавила: «Это, наверное, этот злой шутник Адамас забрал их, ведь я никогда не забываю ставить вам цветы»

– Она так и сказала? – улыбнулся маркиз.

– Да, сударь, по-арабски. Но я все тут же угадал. Тогда она побежала, чтобы принести еще цветов, а он бросился за ней к дверям как человек, который сам с собой борется. Потом он вернулся и сел за стол, охватил голову руками, и, клянусь вам, сударь, сердце его было охвачено прекрасным чувством и он был готов честно признаться в своей любви.

– Но зачем же он сам с собой борется? – воскликнул маркиз. – Разве он не знает, что я буду счастлив женить его на этой доброй и прекрасной особе? Сходи за ним, Адамас, он ложится поздно и, наверное, еще не спит. Марио уже спит, и сейчас хороший момент для деликатного объяснения.

Глава шестьдесят четвертая

Маркиз без труда добился признания Люсилио.

Тот наивно признался, что давно обожает Мерседес и не так давно начал подозревать, что и она любит его.

Сначала он боялся навлечь на себя гонения, которых он лишь чудом избежал во Франции. Потом, когда он убедился, что Ришелье, хотя и остается противником Реформации, все-таки твердо проводит политику на поддержание Нантского эдикта и расположен сохранить свободу вероисповедания, Люсилио решил дождаться брака Марио с Лорианой или с любой другой женщиной, которую изберет его сердце. Он опасался, что его дорогой ученик может быть охвачен то надеждой, то сожалением, то спокойным ожиданием, то тайным волнением, и не хотел раздражать Марио опасным зрелищем брака по любви.

Маркиз одобрил великодушную осторожность своего друга, но с некоторыми оговорками.