Призвание

По вечерам наша Анна Дмитриевна часто уходила на митинги и собрания рабочих. Вместе с другими женщинами она участвовала в демонстрациях, требовавших прекратить опостылевшую всем войну, вернуть мужей с фронта. В те дни мать помогала своему брату Ивану, рабочему Путиловского завода, созывать женщин на собрания, распространять листовки, вести пропаганду против войны, против политики Временного правительства. Она жадно вслушивалась в речи ораторов, стараясь уяснить смысл надвигавшихся событий.

В канун Октябрьской революции мать, пренебрегая опасностью, помогала сыну Алексею — рабочему-красногвардейцу завода Вестингауз прятать винтовки, боеприпасы. Могла ли она предполагать, что пройдет совсем немного времени и прозвучат на весь мир исторические слова Владимира Ильича Ленина:

«Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, совершилась».

Наша комнатушка была постоянным местом сбора женщин-солдаток. Все ожидали восстания в городе. И обсуждали свои, житейские дела. Одна приходила к матери, чтобы выплакать горе: муж пропал без вести; другая жаловалась, нечем кормить ребят; третья спрашивала, как быть: хозяин узнал, что она была на митинге, и грозит уволить. Мать умела как-то успокоить, ободрить, хотя и самой было нелегко — отец находился в германском плену, старшего сына Михаила отправили с маршевым батальоном на фронт… А тут еще подкралась тяжкая болезнь сердца, частые атаки ревматизма расшатали здоровье. Худая, с впалыми щеками, покрытыми лихорадочным румянцем, Анна Дмитриевна едва передвигала распухшие ноги.

Наконец мать решила уехать к себе на родину, в деревню. Поезда тогда ходили нерегулярно, подолгу стояли на станциях и полустанках, запасаясь на перегон дровами и водой. Голодные, измученные, выбрались мы из вагона на станции Пьянский-Перевоз и на попутной подводе поехали в село Ичалки.

Был ненастный осенний День. Дед Федор встретил нас сурово, неприветливо. Он даже не спустился с крыльца, чтобы поздороваться с невесткой и внуками. Лохматый, в длинной холщовой рубахе враспояску, дед громко, чтобы слышали соседи, бросал нам жесткие, колючие слова:

— Что, приехали, питерские пролетарии? Дошли до ручки… Полюбуйтесь-ка на голодранцев! Ну что ж — живите, как можете. На меня не рассчитывайте…

А потом все же пустил в дом, но за столом продолжал ворчать на мать:

— Приехали голые… А чем мне кормить вас? На первый случай, так и быть, отделю небольшую полосу ржи. Ну, а дальше землю получайте в обществе, сами обрабатывайте. Что посеете, то и будете жать…

Село Ичалки Княгининского уезда Нижегородской губернии расположено в излучине реки Пьяны. Сбегают к пойме узкие улочки. Левый берег — отлогий, заливные луга без резких границ переходят в богатые черноземные поля, а правый берег реки изрезан глубокими оврагами, поросшими дубняком, орешником, золотистой сосной.

Трудной, голодной и холодной, была наша первая зима в деревне.

А лето в восемнадцатом году выдалось знойное. Яровые — пшеница, овес, просо — пожелтели, не успев выметаться, свернулись в трубочки, ощетинились жесткими стрелами. Зато озимая рожь выстояла, вовремя отцвела, и в жаркие июльские дни тяжелые колосья колыхались от ветра.

Жители Ичалок с восходом солнца выходили на жатву. К полудню уже выстраивались в ровные ряды туго перетянутые снопы золотистой ржи. Потом их складывали в кресты, бабки…

Только на нашей полосе дело не спорилось. Мать моя за годы жизни в Петрограде отвыкла от крестьянского труда, да и не под силу было ей это. На нас надежда была плохая. Мне исполнилось тогда всего 9 лет, Павлу — 11, Николаю — 16. Два старших брата воевали: Михаил в латышском отряде — на Урале, против Колчака, а Алексей защищал Петроград.

Соседи поначалу зло посмеивались над нашим неумением запрячь лошадь, пахать, жать, косить. Особенно переживал насмешки Николай. Был он невысокого роста, коренастый, смуглый, ходил не спеша, вразвалку.

Все изменил один случай… В знойный полдень в поле, где мы убирали рожь, вдруг донеслись частые удары колокола. С Глиняной горы село было видно, как на ладони: горели тесно прижатые друг к другу избушки на Ичалковском порядке, в центре села. Метались красные языки пламени, росли клубы дыма.

Услышав набат, все побросали серпы и кто бегом, а кто верхом на лошади бросились в село. Дорога — в завесе поднятой пыли, ничего нельзя было разглядеть, только слышались громкое понукание лошадей да удары кнутов.

Когда прибежали в деревню, огонь бушевал вовсю. Горели дома, дворовые пристройки и сенницы, крытые соломой. Ветер легко перекидывал пламя с одной улицы на другую. Обезумевшие люди бестолково метались по пожарищу, пытаясь спасти имущество. Некоторые отчаянно кидались в горящие дома, выхватывали, что попадалось под руки: пустые ведра, посуду и всякую мелочь.