Читаем Прорыв на Харбин полностью

Что ж, с точки зрения чисто теоретической, я бы даже сказал - книжной, план был правильным. Однако он не учитывал огромный опыт, накопленный советскими войсками в наступательных операциях, с одной стороны, и отсутствие такого опыта у японской армии, с другой. Предвижу законный вопрос читателя: как так? Японская армия, воюя почти непрерывно с начала 30-х годов, захватив огромные территории Китая, Индокитая, стран Южных морей, не приобрела опыта проведения широких наступательных операций? Приобрела, но не тот, который можно было в те годы назвать современным, имея в виду широкий и глубокий маневр танковых корпусов и армий, моторизацию пехоты, массированно артиллерии (корпуса прорыва), ее подвижность (противотанковые бригады) и так далее. Собственно, и противники-то у японской армии на больших сухопутных фронтах были не из тех, что заставили бы, как говорится, хоть не мытьем, так катаньем серьезно пересмотреть и организационную структуру своих войск, и методы управления ими. Пехотные дивизии вплоть до сорок пятого года были громоздкими и неповоротливыми, насчитывали по 25- 30 тысяч личного состава (то есть примерно наш корпус из трех стрелковых дивизий). Артиллерия и в техническом отношении, и в боевой подготовке, в том числе противотанковой, отставала от требований дня. То же и с танками. Стремясь ликвидировать эти недостатки, японский генералитет начал спешно проводить различные организационные меры, в том числе "делить" дивизии надвое, чтобы сделать их более подвижными и управляемыми. Традиционный в японской армии упор на одиночную подготовку солдата давал практические результаты, однако они смазывались отсутствием инициативности у солдат. Приученный обожествлять всех, кто стоит выше его, начиная с императора и вплоть до унтер-офицера, рядовой солдат был послушен и очень исполнителен, но в бою брать на себя ответственность за смелое решение не умел и не хотел. Грешил этим же недостатком младший и средний командный состав.

Так представлялся нам противник, которого мы знали по боям на Хасане и Халхин-Голе, и это представление в общем-то подтвердили боевые действия в Маньчжурии летом сорок пятого года.

 

Девятого августа, в час ночи

Жарким, душным и необычайно длинным был день 8 августа. Все приготовления закончены, войска выдвинуты в исходные районы для наступления, артиллерия встала на огневые позиции. С утра наша оперативная группа заняла армейский наблюдательный пункт на сопке Метла, в 300 метрах от пограничного знака. Воздух неподвижен - ни ветерка, ни даже легкого дуновения. Дальние сопки в мутно-голубом мареве, над ними громоздятся ослепительно белые облака. С наблюдательного пункта видна уходящая на восток, в тыл, долина реки Сиянхэ. Проложенная по ней саперами дорога пустынна. Да н вообще, сколько ни вглядывайся в окрестности, не заметишь никакого движения. А ведь здесь, на пятачке приграничного выступа, в падях, распадках, на лесистых склонах, стоят готовые к бою шесть стрелковых дивизий, сотни танков и самоходно-артиллерийских установок, десятки зенитных батарей и тяжелая артиллерия.

Солнце давно уже перевалило за полуденный меридиан, а духота не спадала. Мелодично зуммерили полевые телефоны. То полковник Турантаев, то полковник Шиошвили снимали трубку, коротко переговаривались по своим делам. Но вот позвали к телефону и меня. Слышу голос Ксенофонтова: "Афанасий Павлантьевич, ты обещал быть на митинге". - "Буду к шестнадцати ноль-ноль. Томишься, Александр Сергеевич?"-"Томлюсь,-ответил мой старый товарищ.-А ты?"-"Я тоже".

Да, к ожиданию часа "Ч" - часа, когда по сигналу войска мгновенно придут в движение и пойдут на врага, привыкнуть трудно, сколько ни воюй. Напряжение охватывает всех сверху донизу - от штаба до рядового. И сказать в такой момент бойцам нужное слово - это очень важно. Сейчас все наши политработники в частях и подразделениях. Когда мы с членом Военного совета И. М. Смоликовым обсуждали план политработы именно в этот день, то решили, что мне следует выступить на митингах в 39-й и 22-й дивизиях. В ударных группировках 59-го и 26-го корпусов эти дивизии решали самую важную задачу. Им предстояло первыми, преодолев тайгу, выйти на рокадную грунтовую дорогу Пиняньчжень - Чангулинь - Мулин{26}. Но если 39-я дивизия должна была пересечь рокаду и двинуться далее, в обход Мишаньского УРа на Лишучжень, на северо-запад, то 22-я дивизия устремлялась вдоль дороги на запад, к Мулину.

Поскольку собрать весь личный состав дивизии в такой обстановке нельзя, мы провели митинги в полках. В 22-й Краснодарской стрелковой дивизии выступали вместе с комдивом Николаем Карповичем Свирсом. Напомнили товарищам о славном боевом пути соединения в годы гражданской войны, о том, что сегодня в ночь армия переходит в наступление, чтобы изгнать японских захватчиков из Маньчжурии и освободить китайский народ.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное